Придворный

Рим манил воображение ландскнехтов колоссальными богатствами. Тема корыстности и продажности католической иерархии бурно обсуждалась в Германии, и даже те солдаты, которых, возможно, не интересовала вероучительная сторона проповеди Лютера, испытывали живейшую ненависть к кардиналам, чиновникам курии, огромному церковному аппарату, кормившемуся от даней и сборов со всего христианского мира. В своем собственном убеждении они шли, конечно, «грабить награбленное», «вершить праведную месть», что только придавало им энергии и жестокости. Но вместе с ними шли и наемники-испанцы, и итальянские кондотьеры. Эти-то, во всяком случае, считали себя добрыми католиками, но тоже не хотели возвращаться с войны с пустыми руками и, коль скоро ситуация складывалась так помимо их воли, плыли по течению событий. На всем пути к Риму бушующий поток не встретил заметного сопротивления со стороны итальянских князей, каждый из которых боялся только за свои владения. Не решился дать бой ландскнехтам и завзятый храбрец и вояка герцог Франческо Мария делла Ровере, принявший предложение Венецианской республики возглавить ее войско. В своей борьбе за Урбино в 1517 и в 1521 годах он и сам охотно пользовался услугами иностранных наемников – немцев, швейцарцев, испанцев. И, как никто, хорошо знал, что разобщенным и робким итальянцам против этой силы не выстоять.

5 мая имперское войско после почти двухмесячного изнурительного перехода по весенним дорогам достигло Вечного города. Предъявленный папе ультиматум о немедленной сдаче был отвергнут; впрочем, на что рассчитывал папа в данном случае, непонятно. На следующее утро начался штурм. При первом приступе погиб Шарль де Бурбон, официально считавшийся командиром имперцев. После этого подчиняться было некому, и ландскнехтов направляло лишь желание мстить, грабить и насиловать. Захватив городские стены, они ворвались в Рим. Восемь дней город опустошался и заливался кровью так, как никогда прежде в своей истории: XVI век оставил позади бесчинства готов и вандалов в пятом.

Жестокость и алчность солдат не щадили никого. Бо́льшая часть тех кардиналов или нобилей Рима, которые, будучи сторонниками императора, надеялись, что их дома и дворцы не тронут, жестоко просчиталась: их не только грабили до нитки, но и пытали, требуя выкупа. К тем, кто смог откупиться от наемников-испанцев, врывались потом наемники-немцы, убивали или мучили мужчин, насиловали женщин и забирали все, что находили. Разорены и осквернены были все храмы и монастыри города; пытавшихся найти в них защиту без жалости убивали. В одной лишь недостроенной базилике Святого Петра были убиты около тридцати человек, бежавших под защиту святого алтаря. После испанцев и немцев в Рим пришли крестьяне из Римской Кампаньи, вассалы Помпео Колонны, которые с позволения своего господина грабили то, что еще оставалось.

Франческо Гвиччардини[58] в своем рассказе о событиях приводит (впрочем, по слуху) печальный и постыдный эпизод, связанный с государями Кастильоне, маркизами Мантуи. Во время разграбления города маркиза Изабелла д’Эсте смогла откупить свой римский дворец за пятьдесят две тысячи дукатов, собранные с купцов, укрывшихся в нем со своими товарами. Но фактически защитили дворец не столько деньги, сколько тот факт, что одним из командиров имперского войска был ее двадцатилетний сын Ферранте; шла молва, что десять тысяч дукатов из выкупа Ферранте взял в свою пользу[59].

В отсутствие единого командования, войско разделилось на шайки, одни из которых остались в разоренном и обезображенном городе на целый год, другие, уходя на грабительские рейды, возвращались. Пресекать разбой и террор было по-прежнему некому. За это время болезни, распространившиеся от нечищенных городских клоак, от непогребенных трупов, лежавших на улицах и в домах, от массового насилия над женщинами и разгула, унесли, по оценкам некоторых историков, до тридцати тысяч жизней как горожан, так и самих солдат.

Замок Святого Ангела, в котором укрылся папа с частью свиты, в течение месяца выдерживал осаду, но затем, когда внутри началась чума, сдался, и Клименту VII довелось сполна испить чашу унижений и издевательств. В октябре по приказу императора он был освобожден и вскоре тайно перебрался в Орвието.

17 июня вести о событиях в Риме достигли Мадрида. Передавали, что император, услышав подробности дела, сильно помрачнел, но не прервал турнира, во время которого ему их сообщили. Впрочем, новость быстро разлетелась по стране, и епископы в знак траура и протеста закрыли церкви.

На следующий день Карл созвал на аудиенцию послов иностранных держав и со слезами на глазах говорил им, что не виновен в злодеяниях и святотатствах, совершенных без его ведома. В том же духе был выдержан и высочайший манифест, направленный ко всем государям Европы. Одновременно в письме имперской канцелярии в Ватикан разгром Рима без обиняков назывался «праведной Божьей карой». Никто из военачальников и офицеров, повинных в грабежах и насилиях, не был наказан, а иные даже значительно продвинулись по службе.