Придворный

Есть еще другие высказывания – как бы спокойные, выдержанные, произносимые неспешно и с серьезным видом. Так, один поселянин, идя с сундуком на плечах, задел им Катона и сказал: «Эй, поберегись!» – «А что, у тебя еще есть что-то на плечах, кроме этого сундука?» – отвечал Катон{300}.

Еще бывает смешно, когда человек, сделав ошибку, чтобы исправить ее, говорит что-то невпопад, так что выходит глупость, однако ведет сказанное к намеченной цели – и выкручивается из неудобного положения. Так, недавно во флорентийском совете заседали одновременно два заклятых врага, как часто бывает в этих республиках. Один из них, из дома Альтовити, задремал; и хотя его враг из дома Аламанни ничего не говорил и не должен был говорить, кто-то из сидевших рядом с ним, желая подшутить, разбудил его, толкнув локтем, и сказал: «Разве ты не слышишь, что́ говорит такой-то? Отвечай, члены синьории спрашивают твоего мнения!» И этот Альтовити, еще толком не проснувшись и не успев ничего подумать, вскакивает с места и кричит: «Синьоры, я выступаю против всего, всего, что сказал Аламанни!» Аламанни отвечает: «Ах, а я и не говорил ничего». Но Альтовити, не смущаясь, продолжает: «И против всего, что ты скажешь!»

Нечто подобное сказал маэстро Серафино, ваш урбинский медик, одному поселянину, который, получив такой удар в глаз, что он едва не вылез из орбиты, все-таки пришел к нему с надеждой на излечение. Маэстро Серафино, как только увидел глаз, сразу понял, что ничего сделать нельзя, но, чтобы выудить у поселянина деньги, наобещал со всем красноречием, что излечит его, и каждый день требовал с него платы, твердя, что через пять или шесть дней зрение к нему вернется. Бедный поселянин давал ему то немногое, что у него было; однако, увидев, что дело затягивается, стал жаловаться, говоря, что не чувствует никакого улучшения и по-прежнему ничего не различает этим глазом. Наконец, видя, что вытягивать у него деньги становится трудно, маэстро Серафино сказал: «Смирись, братец. Ты потерял глаз, никакое лечение уже не поможет. Пусть Бог будет к тебе милостив, чтобы ты не лишился и другого». Услышав это, поселянин пустился плакать и жаловаться в голос, говоря: «Маэстро, вы меня убили и украли мои деньги. Я пожалуюсь синьору герцогу» – и поднял крик на весь белый свет. Тогда разгневанный маэстро Серафино, чтобы избавиться от поселянина, закричал: «Ах ты, подлый изменник! Так ты тоже хочешь иметь оба глаза, как порядочные горожане, как состоятельные люди? Пошел вон и будь проклят!» – да с такой яростью, что бедняга поселянин, до смерти напуганный, прикусил язык и тихонько-тихонько пошел себе с Богом, думая, что сам и виноват.

LXXVIII

Еще хороший способ – когда нечто объявляют или поясняют шуткой. Однажды утром к испанскому двору явился некий рыцарь чрезвычайно отталкивающей наружности, а с ним и супруга, писаная красавица, оба одетые в белоснежный дамаск{301}. Увидев их, королева обратилась к Алонсо Карильо: «Как вам кажется эта пара в дамаске, Алонсо?» – «Государыня, – отвечал Алонсо, – мне кажется, что вот дама, а вот asco» (что по-испански означает «мерзость»).

Как-то раз Рафаэлло де’ Пацци{302} увидел послание приора Мессины{303}, которое тот посылал одной из своих дам, надписанное следующими словами: «Esta carta s’ha de dar a quien causa mi penar»{304}. – «Думается мне, – заметил Рафаэлло, – что это письмо предназначено Пабло Толосе». Представьте, как рассмеялись окружающие: всем ведь было известно, что Пабло Толоса взял в долг у приора десять тысяч дукатов, и тот, привыкший жить на широкую ногу, ума приложить не мог, как получить их обратно.

Похоже на это, когда в форме совета делается шутливое предостережение, но прикровенно. Как, например, сказал Козимо Медичи одному своему другу, который был весьма богат, но малообразован и по протекции Козимо получил назначение на важную службу вне Флоренции. Когда при своем отъезде он стал расспрашивать Козимо, как ему наилучшим образом вести себя на этой своей должности, Козимо ответил: «Ходи в розовом да говори поменьше»{305}.

В том же роде ответил наш граф Лудовико одному приятелю, который хотел проехать неузнанным через какое-то опасное место и не знал, в кого ему переодеться. Когда он спросил об этом графа, тот сказал: «Оденься доктором или в какую другую одежду умного человека»{306}. А Джаннотто де’ Пацци{307} так сказал тому, кто хотел сшить себе надоспешный камзол всех цветов, какие только можно найти: «Собери слова и дела кардинала Павийского»{308}.

LXXIX

Смешны бывают также вещи несообразные сами по себе. Как однажды мессеру Антонио Риццо сказали об одном человеке из Форли: «Сами можете понять, что он дурак: у него и имя – Бартоломео!»{309} Или еще: «Зачем тебе нужен маэстро Сталла, если у тебя нет лошадей?»{310}; или еще: «Да у него все есть, только в кошельке и в голове пусто».