Придворный

Кажется, к тому же роду относится и сказанное Лоренцо Медичи одному скучному шуту: «Ты хоть защекочи меня, рассмешить все равно не сумеешь». Подобным образом ответил он одному глупцу, который однажды утром застал его слишком поздно в постели и пустился в упреки, говоря: «Я уже побывал на Новом рынке и на Старом, потом за воротами Сан-Галло, обошел по своим делам вокруг стен и сделал тысячу других вещей. А вы все спите?» Лоренцо сказал ему: «То, что я увидел во сне за этот час, стоит больше всех дел, что вы переделали за четыре»{281}.

LXXI

Еще хорошо выходит, когда в своем ответе человек порицает то, что будто бы не имел намерения порицать. Однажды маркиз Мантуи Федерико{282}, отец нашей синьоры герцогини, сидел за столом со многими благородными мужами; когда суп уже был съеден, один из них, со словами: «Государь маркиз, простите меня», принялся хлебать остатки бульона прямо из супницы. Маркиз не задумываясь ответил: «Ты проси прощения у свиней, а меня ты ничем не обидел». Еще говорил мессер Николо Леонико{283}, обличая одного тирана, имевшего ложную славу щедрого человека: «Подумать только, какая обитает в нем щедрость: он раздает не только свое достояние, но и чужое».

LXXII

Еще один весьма тонкий вид шуток состоит в некоторой утайке: говорится одно, а молчаливо подразумевается другое. Я не имею в виду прямую противоположность, когда карлика называют великаном, а черного – белым или безобразного – красавцем, потому что контраст здесь слишком явственен, – хоть иногда и это бывает смешно, – но когда с самым серьезным видом мы для забавы говорим не то, что имеем на уме.

Один дворянин рассказывал мессеру Агостино Фольетте{284} явную ложь и, видя, что ему мало верят, утверждал ее с великой настойчивостью. Наконец мессер Агостино сказал: «Сударь, если я могу надеяться на добрую услугу с вашей стороны, будьте любезны, перестаньте. Я не верю тому, что вы говорите». Но тот настаивал – и теперь уже с клятвой, – будто говорит чистую правду. Тогда мессер Агостино ответил: «Коль это вам так нужно, из добрых чувств к вам я поверю; ибо, в самом деле, я мог бы сделать для вас даже и большее».

Что-то похожее сказал Джованни ди Кардона{285} об одном человеке, желавшем уехать из Рима: «По-моему, он зря это задумал. Такой мерзавец, оставшись в Риме, со временем мог бы сделаться кардиналом». Или то, что сказал Альфонсо Сантакроче{286} вскоре после того, как кардинал Павийский нанес ему какое-то оскорбление. Случилось ему вместе с несколькими дворянами прогуливаться в окрестностях Болоньи, близ места, где производились казни. Увидев там недавно повешенного, он задумчиво посмотрел на него и сказал так громко, что все услышали: «Счастливчик: тебе уж больше не придется иметь дело с кардиналом Павийским!»{287}

LXXIII

Этот род шуток с ироническим оттенком хорошо подходит людям высокого положения, ибо, совмещая в себе достоинство и остроту, он применим как в развлечениях, так и в делах серьезных. Поэтому его использовали многие древние мужи, в том числе и весьма чтимые, как Катон, Сципион Африканский Младший и другие; но превосходнейшим в нем считают Сократа, а в наши времена – короля Альфонса Первого Арагонского{288}. Однажды утром, собираясь позавтракать, он снял многие драгоценные перстни, которые обычно носил, чтобы не замочить их при мытье рук, и не глядя протянул их первому, кто оказался рядом. Этот слуга подумал, что король не обратил внимания, кому их отдал, и за другими, более важными мыслями может легко забыть об этом, – в чем еще больше уверился, видя, что король о них не спрашивает. Проходили дни, недели, месяцы, и, не слыша о них ни слова, он был уже вполне убежден, что все улеглось. Так прошел почти год, и снова утром, когда король собирался завтракать, тот слуга встал перед ним и протянул руку, чтобы принять от него перстни. Тогда король, наклонившись к его уху, сказал: «Хватит с тебя и тех, а эти пригодятся кому-нибудь еще». Сами видите, как это изречение остро, разумно, царственно и поистине достойно великодушия какого-то нового Александра.

LXXIV

Сходен с этим, ироническим родом шуток и другой: когда чему-то отнюдь не похвальному дают почетные наименования. Великий Капитан, на другой день после битвы при Чериньоле{289}, когда дело было уже совершенно покончено, встретил одного из своих рыцарей облеченным в доспехи, роскошные до невозможности, словно он приготовился к бою. При виде его Великий Капитан сказал, обращаясь к дону Уго де Кардона{290}: «Все, можно уже не бояться бури: явился святой Эльм». Вы же знаете, что святой Эльм всегда является морякам после бури, подавая знак, что море успокоилось; и Великий Капитан таким сравнением уколол этого рыцаря, желая сказать, что его явление во всеоружии означает, что опасность полностью миновала.