Придворный

– Играл однажды синьор Джованни в три кости и, как обычно, проиграл много дукатов, но все-таки не сдавался. А синьор Алессандро, его сынок, который хоть и совсем еще мальчик, но играет не менее азартно, чем отец, внимательно следил за ним с ужасно огорченным видом. Граф Пьянелла{276}, со многими другими благородными людьми присутствовавший при этом, сказал: «Глядите-ка, государь, как огорчен синьор Алессандро вашим проигрышем, но мучительно ждет, что вы хоть раз выиграете и ему от этого что-нибудь перепадет. Уж вы утешьте его; пока не спустили все, дайте ему хоть один дукат, пускай и он пойдет поиграть с товарищами». Синьор Джованни отозвался на это: «Вы ошибаетесь; Алессандро о таких пустяках не думает. Но, как пишут, Александр Великий, еще будучи мальчиком, расплакался, услышав, что его отец Филипп выиграл большое сражение и овладел неким царством, – а когда его спросили, почему плачет, ответил: „Отец завоевал столько стран, что, боюсь, на мою долю уже не останется, что завоевывать“{277}. Вот и мой сын печалится чуть не до слез, видя, как проигрывает отец. Боится, я проиграю столько, что ничего не оставлю ему для проигрыша».

LXVIII

Слушатели посмеялись, а мессер Бернардо продолжал:

– Также надо избегать в острословии какого-либо неблагочестия, ибо, начав с этого, переходят к богохульным насмешкам, измышляя все новые, будто ищут славы в том, что заслуживает не только порицания, но тяжелой кары. Это мерзко; и любителей показать свое остроумие через непочтение к Богу любой благородный человек должен изгонять из своего круга общения. Равно как тех, чьи речи полны бесстыдства и грязи, тех, которые, не стыдясь присутствия женщин, кажется, находят себе утеху, вводя их в краску стыда, и только для этого и подыскивают остроты и шутки.

Так, в этом году в Ферраре на одном пиршестве в присутствии многих дам оказались флорентиец и сиенец. А как вы знаете, флорентийцы и сиенцы обычно между собой враждуют. И сиенец, желая поддеть флорентийца, сказал: «Мы поженили императора на Сиене, а Флоренцию дали ему в приданое», – потому что тогда шла молва, будто сиенцы дали какую-то сумму денег императору и он взял Сиену под свое покровительство. Флорентиец немедля ответил: «Вот на Сиене первой и устроим хорошую скачку (он выразился на французский лад, но слово употребил итальянское), а о приданом потом на досуге поспорим». Как видите, сказано было весьма находчиво, но в присутствии женщин прозвучало сально и непристойно{278}.

LXIX

– Да женщины только и рады об этом послушать, – рассмеялся синьор Гаспаро Паллавичино. – А вы хотите отнять у них такое удовольствие! Лично я чаще краснею от слов, какие подчас отпускают женщины, чем от тех, что говорят мужчины.

– Я не о тех женщинах говорю, – сказал мессер Бернардо, – но о добропорядочных, которые достойны уважения и чести со стороны любого благородного человека.

– Хорошо бы вывести точное правило, как распознавать их, – отозвался синьор Гаспаро, – потому что те, которые наружно кажутся лучшими, на деле отнюдь не таковы.

Мессер Бернардо только улыбнулся:

– Не будь здесь нашего синьора Маньифико, который повсюду слывет покровителем женщин, я взял бы на себя труд вам ответить; но не хочу пытаться обойти его.

– Женщины не нуждаются в защитнике против столь жалкого обвинителя, – заметила с улыбкой синьора Эмилия. – Оставьте синьора Гаспаро при его извращенном мнении, возникшем, скорее всего, оттого, что он просто никогда не встречал женщины, которой бы приглянулся, а не от каких-то недостатков, присущих женщинам. И продолжайте, пожалуйста, рассказ о шутках.

LXX

– По правде сказать, синьора, – отвечал мессер Бернардо, – кажется, я привел уже много случаев, когда можно вставить остроумное высказывание, которое только выиграет, если сопровождается умелым рассказом. Но можно привести и много других, – например, когда рассказываются вещи, в преувеличении или преуменьшении безмерно превосходящие всякое вероятие.

Марио да Вольтерра{279} говорил в этом роде, рассказывая об одном прелате, который считал себя столь великим человеком, что, входя в собор Святого Петра, пригибался, чтобы не задеть головой архитрав дверей. Да и наш Маньифико как-то рассказывал здесь, будто его слуга Гольпино – настолько худой и сухопарый, что однажды утром, раздувая в камине огонь, был подхвачен дымом и взлетел до самого верха камина; ему повезло лишь, что он застрял в решетке, и его не вынесло вместе с дымом в трубу.

Еще хорош рассказ мессера Агостино Бевадзано{280}. Один скупердяй, не желавший продавать пшеницу, пока она была дорога, потом, увидев, что цена сильно упала, от отчаяния повесился на потолочной балке у себя в спальне. Слуга его услышал шум и поспешил в спальню, где, увидев хозяина повешенным, немедля перерезал веревку и спас его от смерти. Едва придя в себя, хозяин вычел у слуги из жалованья за перерезанную веревку.