Приеду к обеду. Мои истории с моей географией

А как поехали обратно, увидела, яблочки у дороги продаются, прямо на выезде, у звенигородских дач, время-то яблочное. Красный мичуринский пепин шафранный, штрифель полосатый, антон – захотелось. Мужичок-продавец обрадовался, бутерброд отложил, давайте, говорит, я вам сладчайших наберу, так и сказал – сладчайших! Сам высокий, с седой бородой, в невероятном каком-то треухе, глаз горит, на месте не сидит, весь на шарнирах, но радостью пышет. Я-то не своими торгую, говорит, а бабушкам и дедам местным помогаю, они продавать не умеют, а я еврей, у меня торговля в крови – прям бурлит всё! Себе денег не беру, яблочной натурой оставляю немного. Вот этих яблочек возьмите, штрифеля, они мне больше всего нравятся, смотрите, какие разные, как детишки в семье – мамка одна, а каждый ребёнок с индивидуальностью! И сама яблоня хороша, огромная, старая, пока налазишь по ней, насобираешь, корзины перетаскаешь, разберешь, уже и день проходит, дерево-гигант! Да у меня все яблочки хороши, с четырех дворов беру, старикам подспорье большое к пенсии. Видите, как жизнь повернулась, всегда хулиганом слыл, а сейчас за местными стариками хожу, еще и радость от этого получаю. Выходит, добрый я хулиган…

Лос-Анджелес и Нью-Йорк

Улетела за моря-окияны, за тридевять земель, в тридесятое царство, на чужой берег. В самый, что ни на есть, Лос-Анджелес! Людей посмотреть, себя, естественно, показать, да и рассказать о заморском житье-бытье честно и непредвзято.

Летели, надо сказать, с большой нервотрепкой: в середине полета чьей-то бабушке стало плохо, сначала у нее резко, до одури, заболела голова, потом вырвало, потом потеряла сознание, – тяжелый гипертонический криз. Пилот попросил помощи у пассажиров, есть ли среди нас врачи, спросил. Нашелся гинеколог, лор и два хирурга. И стоматологов немерено. Все, видимо, не только опытные в своих узких специальностях, но и отважные, вместе бросились бабушку спасать. Положили на пол, захлопотали вокруг. Тут пилот объявил, что велика вероятность того, что мы экстренно сядем где-нибудь в Гренландии… Ну, не при такой ситуации я мечтала о Гренландии, конечно… Врачи борются, ползают, бьют по щекам, отпаивают ее, я одним глазам подглядываю, а мысленно, конечно, читаю «Отче наш», чтобы хоть чем-то бабушке помочь. Целый час хотели садиться, стюардесса все бегала к пилоту с последними известиями. Прибежит, мы начинаем снижаться, потом еще раз через пять минут сбегает, мы снова выравниваемся. Нервная была обстановка, все за бабушку переживали, но сидели молча, не шевелясь и прислушиваясь к переговорам врачей.

Но вот бабушку наконец откачали, привели в сознание, она удивленно заморгала, завертела головой, и ее унесли в хвост салона, чтобы положить повыше и поудобней, на кресла.

Обошлось, слава богу.

Как только сели в Лос-Анджелесе, ее первым делом под бурные аплодисменты унесли из салона, а она всем улыбалась и махала слабой рукой.

А потом началось обычное лос-анджелесское безобразие в аэропорту. Бываю здесь почти каждый год и постоянно убеждаюсь, что отношение к понаехавшим, мягко говоря, наплевательское. Двенадцать часов лета, добро пожаловать, гости дорогие, и нате вам, сразу на три часа в очередь к погранцу в такой живой змейке, которая вьется до горизонта и обратно, потом снова до горизонта и снова обратно, и так много раз, а под конец третьего часа лица пассажиров уже становятся знакомыми, у кого-то появляются клички, завязываются разговоры, а то и романы. Хорошо хоть, что дети не успевают родиться. А очередь-то из людей, которые летели, как и мы, минимум по 12–13 часов из Европы, а многие из Японии, из Китая, оттуда вообще не представляю, сколько времени добираться через Тихий океан, в общем, ближних рейсов в этом международном зале нету. А тут дети, груднички, бабушки, которым, как выяснилось, в самолете не всегда хорошо…

Ну вот и welcome прямо из самолета в очередь на три часа! А после прохождения границы еще таможня на час-другой, хотя куда теперь уж торопиться-то…

В общем, прилетела и слава богу!