Наконец я позвонила директору, она вмешалась, и завхоз от нас отцепилась. Детям велели сидеть в холле, а меня повели в кабинет социального работника, где хранились дела детдомовцев. Соцработник была приветлива. Она изложила все, что знает о биографии нашей девочки Саши (вышло немного), показала некоторые документы, позвала врача и воспитательницу. И тут вдруг наступило какое-то радостное оживление: и врач, и воспитательница меня разве что не расцеловали, повторяя, как было бы здорово, какое было бы счастье, если бы бедная девочка обрела семью – да, Саша непростой ребенок, характер у нее о-го-го, но она все равно ребенок, ей так нужна мама, а тут еще и брат, сестры, чудесно, чудесно! Узнав, что потенциальные сестры мыкаются в холле, они немедленно притащили их в кабинет и принялись с ними болтать. Это было что-то нормальное, человеческое.
Но мне все равно было очень страшно. Ужасно хотелось куда-нибудь сбежать, исчезнуть, раствориться, а знакомиться с бедной девочкой не хотелось уже совсем. Хотя я старалась держаться, быть милой, задавать вопросы и даже слушать ответы.
Потом в тот же кабинет привели и саму Сашу. По ней было видно, что ей еще страшнее. Бедную Сашу буквально затолкали внутрь, а она пятилась обратно к двери с отчаянием во взгляде. Заталкивала ее та завхоз из холла, при этом она вопила: «Познакомься, деточка, к тебе приехали твои мама и сестрички! Обними их скорее!» Чтобы Саша не сбежала, завхоз прижала дверь своим телом.
Видимо, для того чтобы Саша произвела на нас хорошее впечатление, на нее нацепили блестящие черные сапоги на высоких каблуках, кожаную куртку в заклепках, шапочку в блестках, кажется, ее даже накрасили и уж точно аккуратно причесали – в общем, Сашка производила впечатление последней оторвы гораздо старше своего возраста, вид у нее был несчастный, сердитый и перепуганный. В той телепрограмме, которую мы с детьми столько раз посмотрели дома, Саша была, конечно же, совсем другой, улыбчивой и спокойной.