Приемный ребенок

– Ты знаешь, почему меня попросили сегодня поговорить с тобой?

– Из-за пауков.

– Нет, меня попросили встретиться с тобой до этого случая. Ты ведь раньше разговаривала с психологами?

Элли кивает.

– Они все хотели говорить о моих чувствах.

– Ну, я надеюсь, что в конце концов говорить будешь ты сама, – я улыбаюсь, пытаюсь смотреть на Элли ободряюще, но не вижу никакой ответной реакции. – Я хочу, чтобы ты знала: я не собираюсь заставлять тебя говорить ни о чем, что вызывает у тебя дискомфорт. Я здесь не для того, чтобы что-то у тебя выяснить, а затем передать это твоим учителям или опекунам. Эти сеансы предназначены для того, чтобы у тебя было безопасное место, где ты можешь выразить свои чувства и при этом не опасаться, что у тебя из-за этого возникнут проблемы. Никто здесь не будет обвинять тебя. Я не учительница. И не следователь, – добавляю я.

Элли смотрит на меня с ничего не выражающим лицом. Невозможно понять, верит она мне или нет. Я невозмутимо продолжаю дальше.

– Может, ты хочешь о чем-то поговорить, Элли?

Она не отвечает, не кивает, не качает головой. Я начинаю говорить еще мягче.

– Может, начнем со школы? Тебе нравится в школе?

– Раньше нравилось.

Элли говорит очень тихо, словно впервые проверяет, как звучит ее голос. Я жду несколько секунд.

– А теперь не нравится?

Она пожимает плечами. После долгой паузы говорит:

– Они меня здесь не любят.

– Дети?

– Учителя.

Я склоняюсь вперед.

– Почему ты думаешь, что они тебя не любят?

– Потому что я не такая, как другие дети-идиоты, которых они учат.

Я медленно киваю, пытаясь не показать, как шокирована. Печальная правда в том, что Элли может быть права. Часто не понимают самых умных детей.

– Ты можешь привести в пример кого-то из учителей, кто тебя не любит? Необязательно говорить мне, как его или ее зовут, скажи, как они себя ведут с тобой. Что именно заставляет тебя так думать?

– То, как она на меня смотрит. Словно я другая. Словно… – Элли запинается. – Словно она меня боится.

Я хорошо понимаю, кого описывает Элли. Я до сих пор помню страх на лице Ханны Гилберт, когда она говорила об этой девочке. И тогда же у меня появилась мысль, что она что-то недоговаривает, не хочет о чем-то рассказывать.

– Почему, по твоему мнению, учительница тебя боится?

– Люди всегда боятся того, что не могут понять. Это не моя вина, а их.

– Это правильно, Элли. Это не твоя вина, и ты должна помнить об этом. Ты можешь рассказать мне о том, что происходит дома?

Элли хмурится.

– У меня больше нет дома. Никто не захотел меня брать.

Я этого боялась. После пожара социальные службы пытались пристроить Элли к родственникам, но оказалось, что их мало в Англии, выбирать почти не из кого. Да и те, кто имелся, не пожелали получить одиннадцатилетнего ребенка, которого им пытались навязать. В живых осталась только одна бабушка, мать отца, но та живет во Франции и часто путешествует – такая жизнь не подходит для девочки, которой требуется стабильность, как она сама выразилась. Дядя живет в Новой Зеландии, у него там семья, племянницу он никогда в жизни не видел и даже на похороны сестры не приехал. У родителей Элли было много знакомых, но мало близких друзей, и никто из них не мог взять ребенка. У сестры матери трое собственных детей, и она совсем не хотела брать на себя заботы об еще одном ребенке, которого едва знала. Удивительно, как часто дети оказываются под опекой чужих людей, потому что все из ближайшего круга считают, что ответственность на себя должен взять кто-то другой.

– Я знаю, дело обстоит не совсем так, – заявляю ей. – В таких делах все гораздо сложнее, нам с тобой не понять всех деталей. – Я заговорщически склоняюсь к девочке. – Я даже не уверена, что люди, которые придумывают правила, сами их все понимают.

– Не думаю, что вы представляете, что́ понимаю я.

Заставляю себя снова улыбнуться, напоминаю себе, какой брошенной явно чувствовала себя Элли, когда никто из родственников и знакомых не захотел взять ее к себе. Какой одинокой. Неудивительно, что она настроена враждебно.

– Как обстоят дела там, где ты живешь сейчас? Как к тебе относятся твои опекуны?

– Они относятся ко мне так, как относятся к ядовитой змее, – отвечает она и неотрывно смотрит на меня своими темными глазами. Мне некомфортно под этим жестким взглядом, я ерзаю на стуле. – Словно я им интересна, но они не хотят ко мне приближаться. Как мисс Гилберт, только с меньшим количеством злобы.

Я вспоминаю, как приемная мать Элли не бросилась на ее защиту в тот день в городе. Что она тогда сказала? «Что ты сделала с Наоми?» Она не стала ее защищать, потому что считала: Элли толкнула Наоми. Это объясняет облегчение у нее на лице, когда я поклялась полицейскому, что видела, как девочки стояли в нескольких футах друг от друга перед инцидентом. А старшая девочка меня поддержала…

– Кто была та, вторая девочка, с которой я видела тебя в субботу? Это была… – Я бросаю взгляд на записи. – Мэри?

Элли кивает.

– Ты ладишь с Мэри?