Приговор

На самом деле я мог ее понять. Я сам проходил босиком первые годы своей жизни. И, когда впервые надел настоящие башмаки, стер себе обе ноги в тот же день. Но для меня те башмаки и новенький костюмчик стали символом радикальной перемены социального статуса (хотя тогда я, конечно, еще не знал таких мудреных слов). И я готов был терпеть любые неудобства, лишь бы не возвращаться снова к жизни и облику уличного оборвыша. Эвелина же и босая оставалась аристократкой и не ощущала ни малейшего урона своему достоинству. Я мог лишь позавидовать чувству внутренней свободы и независимости этой девочки. Однако приходилось принимать во внимание мнение окружающих. Встречают, как известно, по одежке. А в мире, где догмы и титулы ценятся выше знаний и ума, нередко по ней же и провожают.

– Обещаю – никаких туфель на каблуках, – улыбнулся я.

Итак, мы продолжили путь верхом, предоставив Верному самому выбрать удобный ему аллюр, и без особой спешки через пару часов подъехали к воротам Пье.

Городишко оказался как раз такой дырой, какую я ожидал увидеть. Выщербленная не столько, очевидно, снарядами вражеских требушетов, сколько временем крепостная стена выглядела скорее следствием принципа "и у нас все, как у людей", нежели реальным фортификационным сооружением, возвышаясь над крапивой и лопухами от силы на три-четыре ярда. Город вряд ли имел статус вольного – скорее располагался на земле кого-то из феодалов, но я не заметил на надвратной башне никаких флагов с гербами. Это, впрочем, тоже было вполне ожидаемо; я уже привык к тому, что в таких местах магистрат держит под рукой два флага – золотого льва на синем поле и черного грифона на серебряном – и поднимает один из них при подходе соответствующего войска, по-тихому спуская сразу же после ухода солдат. О том, чтобы оказывать вооруженное сопротивление, тут, конечно, и не помышляют. Впрочем, если к стенам подойдет не войско, а небольшой отряд, перед ним, скорее всего, гордо закроют ворота, независимо от того, именем какой партии будет хрипло ругаться под стенами командир. И в общем-то правильно сделают, ибо в большинстве своем такие отдельные отряды, даже если когда-то они и начинали службу под теми или иными пафосными знаменами, давно уже выродились в банды, озабоченные исключительно собственным снабжением. Нередко подобными бандами командуют люди благородной крови, причем не только бастарды, но и вполне законные сыновья, которым просто не повезло с очередностью появления на свет. Закон о майорате не позволяет дробить родовое имение и отдает его целиком старшему, предоставляя остальных братьев их собственной фортуне или же изворотливости. Тоже, кстати, замечательный пример справедливости…

Но мы не были ни войском, ни бандой, а потому двое не первой молодости часовых, которые подремывали в воротах, опершись на копья, не уделили нам никакого внимания. Лишь тот, что справа, открыл глаза, вспугнув ползшую по лбу муху, когда мы проезжали мимо, и снова опустил веки.

Лишь центральная улица Пье оказалась мощеной (причем так, что едущий по ней на повозке, должно быть, растрясал себе все кости), и на ней-то Верный все-таки потерял свою подкову. К счастью, я вовремя это заметил и успел подобрать ее, шуганув устремившегося к добыче оборванного субъекта неопределенного возраста. Вроде и невелико богатство, а пару монет кузнец за подкову отсчитает… "Не в этот раз, приятель", – осклабился я. Он отступил, обдав меня зловонным дыханием и не менее зловонным ругательством.

Эвьет в последний раз была в Пье, когда ей было восемь, и теперь с любопытством оглядывалась по сторонам. Хотя смотреть было особо не на что. Узкие грязные улочки в конском навозе и остатках помоев, которые льют прямо из окон, внаглую снующие под ногами крысы, тесно жмущиеся друг к другу унылые дома, давно не знавшие ремонта, вечно сырое и не очень-то чистое белье на веревках, там и сям натянутых поперек улицы между вторыми этажами, пьяница, вышвырнутый из дверей кабака и дрыхнущий прямо в мутной луже, другой, чуть потрезвее, справляющий малую нужду на стену дома, возле церкви – толпа нищих, агрессивно тычущих под нос прохожим свои гноящиеся язвы и безобразные культи… (В начале своих странствий я как-то по наивности предложил такому калеке безвозмездную помощь, ибо видел, что его болезнь пока еще не запущена до неизлечимой стадии – так он чуть не поколотил меня костылем за то, что я хочу лишить его источника дохода.) А запахи! О эти городские запахи! Смесь нечистот с сочащимся из окон и труб кухонным чадом, где сливаются прогорклое масло, вареная гнилая капуста, бульон из рыбы, весь летний день пролежавшей под солнцем на прилавке, и дьявол ведает что еще… В городе даже небо другое – больное и мутное от вечно висящей в воздухе сажи.

– Вроде бы, когда мы ездили смотреть мистерию, здесь было почище, – с сомнением произнесла Эвьет. Наверное, глядя на состояние местных улиц, она уже не жалела о необходимости обуться.