Приговор

– Что касается безродности, то это, в принципе, правда, – осклабился я. – Но что касается оружия, то я не просто использую его. Я тот, кто его создал (презрительно сощуренные глаза моего визави расширились). Да, да. Именнно благодаря мне оно пришло в мир. И за короткое время отняло уже больше жизней, чем все ваши аристократические предки за всю долгую историю вашего рода. А поскольку слава рыцарей зиждется исключительно на убийстве себе подобных, на вашем месте я бы не слишком задирал нос по поводу собственной знатности.

– Рыцарь убивает в честном бою… – попытался было возразить этот тип.

– В честном бою?! – рявкнул я, отбрасывая маску саркастической иронии. – Расскажите это в замках, деревнях и целых городах, вырезанных до последнего человека. Расскажите это младенцам, насаженным на копье, как на вертел. Расскажите изнасилованным женщинам с отрезанными грудями и руками. Только не надо рассказывать это мне! А для того, чтобы завладеть тайной вот этого, как вы выражаетесь, подлого оружия, ваш ненаглядный сюзерен Карл, верностью которому вы так кичитесь, пытал каленым железом маленькую девочку! И если ты только попробуешь что-нибудь вякнуть про "неизбежные издержки войны"…

– То что? – хмуро произнес он. – В любом случае ты меня убьешь.

– Да, – согласился я, – но я даю тебе выбор. Либо ты сдохнешь тут, как собака, твое гнилое мясо растащат птицы, и никто и никогда не узнает, каким был конец представителя достославного аристократического рода. Не молил ли он о пощаде и не ударился ли вообще в бега, купив себе жизнь ценой предательства. Но если ты назовешь свое имя, я обещаю, что твоя родня будет поставлена в известность о месте и обстоятельствах твоей смерти. Как видишь, это в твоих же интересах, если ты и впрямь так дорожишь своей пресловутой честью.

– Филипп, граф Трувэль, – мрачно ответил он. – Только тебе будет сложновато поставить в известность мою родню. Я последний в роду. Мой отец и оба брата убиты на Тагеронском поле. Вот такими штуками, как эта. Я тоже должен был быть там! Но отец оставил меня во главе гарнизона нашего замка. У него были дурные предчувствия насчет этого боя…

– Предчувствия иногда оправдываются, – кивнул я.

– Моя сестра наложила на себя руки, узнав, что та же участь постигла и ее жениха. День свадьбы уже был назначен… Моя мать еще жива, но после всего, что случилось, она повредилась в рассудке, – он помолчал несколько мгновений и добавил: – Как же я мечтал встретить того, кто придумал это оружие…

– Твоя мечта сбылась. Надеюсь, ты доволен. Слезай с коня.

Он покорно повиновался. Из него словно вышибли некий стержень, на котором держалась воля к сопротивлению. Я велел ему бросить на землю меч и снять доспехи. Посмотрел оценивающе на его сапоги (обычные кожаные, а не железные башмаки-солереты, в которых не очень-то походишь по горам), но мне они, пожалуй, были маловаты.

– Сидел бы ты в своем замке, – заметил я, глядя, как он распускает ремни и шнуровки своих лат. Придется ведь сейчас, впервые в жизни, проделывать то же самое в обратном порядке… – Но нет. После всего, что случилось с остальными Трувэлями, ты тоже поперся воевать. Знаешь, чем человек отличается от крысы? Если крыса видит, что ее сородич, а тем более – несколько ее сородичей, сделали некую глупость и в результате погибли, она ни за что не станет дублировать их поведение. Но человек – нет. Человек будет повторять ту же самую глупость со все большим остервенением. Люди, в отличие от крыс, необучаемы.

Он уложил последнюю железяку на землю и выпрямился.

– Позволь мне помолиться, – сказал он.

– Может, тебе еще и грехи отпустить? – усмехнулся я. Впрочем, дорога, по которой они приехали, оставалась пуста, и одна минута ничего не решала. – Ладно, молись, только недолго.

Он прикрыл глаза и что-то забормотал, беззвучно шевеля губами. Затем снова посмотрел на меня:

– Я готов.

Я выстрелил ему в лицо. Вряд ли, конечно, кто-то здесь мог его опознать, и вообще найти прежде, чем я сделаю то, зачем пришел – но дополнительная гарантия не помешает.

Все три трупа я оттащил за камень, прежде служивший мне укрытием. Туда же, по кратком размышлении, я покидал и части доспехов, относившиеся к защите рук и ног. Для того, чтобы сойти за рыцаря, вполне хватит панциря и шлема. Затем я вернулся к лошадям.

Лучшим конем из трех был, разумеется, графский. Он был довольно необычной масти – бледно-желтовато-розоватой, но не белой, что было хорошо заметно по мелким пятнам истинного белого цвета на его боках. Кажется, такую масть называют изабелловой, в честь некой южной герцогини, которая поклялась не менять сорочку до тех пор, пока ее войска не возьмут вражеский город. В результате-де грязная сорочка приобрела такой цвет. О запахе легенда скромно умалчивает. Это было давно, еще в эпоху объединительных войн. Но люди с тех пор не стали ни умнее, ни чистоплотнее. А город тогда, в конце концов, разумеется, взяли. Учинив подобающую резню среди местных жителей – это уж как водится.

Значит, говорите, конь бледный? Ну что ж. Пусть будет так.