Приговор

стук копыт); слева придвинулась было к дороге, а затем вновь неохотно

отступила темная громада леса… Откуда-то издали доносился тоскливый и

протяжный вой — то ли псы, то ли волки… Мое лицо совершенно

закоченело, хотя я то и дело тер его перчаткой — да и не только лицо:

казалось, что все тело превратилось в кусок мороженого мяса, лишь в

самой глубине которого еще теплится жизнь. Обычно в этих краях теплее,

но, похоже, жаркое засушливое лето оборачивалось холодной зимой. Если

просто идти, было бы еще терпимо, но встречный поток воздуха на такой

скорости… Я пытался согревать себя мыслью о том, что с каждым ударом

копыта мы все южнее, а значит, постепенно температура должна повышаться

— хотя, конечно, чтобы действительно это почувствовать, надо проехать не

одну сотню миль, а бывает и так, что холодный воздух с севера добирается

до самого южного побережья. Если я наутро не проснусь с бронхитом, это

будет просто чудесно… при условии, конечно, что мне вообще удастся

дожить до утра.

— Эвьет! — окликнул я.

— Да?

— Как ты?

— Ничего, я в порядке! — крикнула она, хотя я чувствовал даже

сквозь куртку, как периодически дрожь пробирает ее руки, обхватившие мой

живот.

— Можешь сосчитать, сколько их?

Короткая пауза.

— Шестеро!

Значит, двое или трое все-таки безнадежно отстали. Но и оставшихся

на одного меня хватит с лихвой.

— Сколько до ближайшего?

— Ярдов сорок!

Плохо. Когда я оглядывался в последний раз, было не меньше

пятидесяти. Я вновь принялся нахлестывать Верного.

Местность уже не была совершенно плоской. Дорога начала полого

подниматься вверх. Плохо. Даже пологий подъем заметно увеличивает

нагрузку для коня. Тем более — для коня, вымотанного несколькими часами

скачки на пределе сил. Ну же, Верный! Только не подведи!

— Тридцать ярдов, Дольф!

Я нагнулся к самой гриве. Так меньше сопротивление воздуха — может

быть, хоть так моему коню будет легче… "Вперед, Верный! — кричал я ему

в самое ухо. — Вперед!" Когда же кончится этот проклятый подъем…

Я понял, что слышу, как мой преследователь тоже погоняет и хлещет

своего коня. Значит, уже совсем близко. Я бросил очередной быстрый

взгляд через плечо. Непосредственную опасность представляет только один

— остальные довольно плотной группой идут сзади и, похоже, не в силах

сократить разрыв. На что рассчитывает этот первый? Ну, допустим, он меня

догонит — и что? В упор я, наверное, не промахнусь даже на скаку. Или он

в охотничьем азарте не заметил, что оторвался от своих?

— Дольф, у него огнебой!

Ага. У меня тоже. И пора уже, кажется, его достать… Я расстегнул

куртку, впуская за пазуху режуще холодный ветер.

— Остановись! — услышал я. — Или я застрелю девчонку!

Ну правильно! В меня им стрелять нельзя, в мою лошадь тоже — при

падении с коня на такой скорости недолго свернуть шею. Но в отношении

Эвелины приказ, очевидно, был не столь строгим.

— Дольф, не вздумай! — вскрикнула Эвьет. В этом крике было не

просто предостережение против неразумного поступка. В этом крике был

весь ужас перед перспективой вновь оказаться в руках правителя,

интересующегося чужими тайнами. Лучше уж быстрая смерть от огнебоя, чем

опять это! И совершенно неважно, как этого правителя зовут…

— Я и не собираюсь! — заверил я ее. Никто, никогда и ничем не

заставит меня добровольно пойти на заклание. Грифонцы уже убедились в

этом, теперь, очевидно, черед йорлингистов. Я вытянул из-под куртки

огнебой. Черт… пальцы окоченели, несмотря на перчатки, и почти не

слушаются…

Выстрел! Я вздрогнул всем телом. Нет, это всего лишь звонкий щелчок

плети, которой он хлещет коня. Я, примериваясь, посмотрел сперва через

правое, потом через левое плечо. Черт, он скачет сзади и немного слева,

в такой позиции прицелиться в него правой рукой почти невозможно. Зато

спина Эвьет перед ним, как на ладони! Мой учитель одинаково хорошо

владел обеими руками и более того — даже умел писать ими одновременно

два разных текста. Но я, увы, так и не освоил это искусство. Никогда не

пробовал стрелять левой, и вряд ли у меня хорошо получится…

Выстрел! Теперь уже настоящий! Я почувствовал, как дернулось тело

Эвьет.

— Ты…

— Я цела, Дольф! Он промазал!

А может, и нет, подумал я. Он мог выпалить мимо специально. Слабое

место любого шантажиста в том, что реализация его угрозы автоматически

означает его проигрыш. Но у него только четыре заряда — теперь уже три -

и он не станет тратить их впустую и дальше… Я с сомнением переложил

огнебой в левую руку.

— Дубина криворукая! — издевалась над врагом Эвьет. — Стрелять

научись сначала, деревенщина! Дождались с охоты Жеана-холопа: прицелился

в утку — попал себе в…

Окончание стишка скрыл шум тяжело рухнувшего тела; отрывистый звон

сбруи, хруст ломающихся костей и сдавленный крик слились практически в

один звук. Я еще успел додумать до конца мысль о том, откуда

благовоспитанная баронесса знает такие стишки (не иначе, научили

дворовые девки во время совместных походов по грибы), и лишь потом

сообразил, что случилось.

— Он упал! — радостно кричала Эвьет. — Вместе с конем!

— Но я не стрелял!

— Я знаю! Это все его конь!

Споткнулся? Вряд ли, дорога ровная, и луна, висящая уже прямо по