Приговор

осклабился я. — Но что касается оружия, то я не просто использую его. Я

тот, кто его создал (презрительно сощуренные глаза моего визави

расширились). Да, да. Именнно благодаря мне оно пришло в мир. И за

короткое время отняло уже больше жизней, чем все ваши аристократические

предки за всю долгую историю вашего рода. А поскольку слава рыцарей

зиждется исключительно на убийстве себе подобных, на вашем месте я бы не

слишком задирал нос по поводу собственной знатности.

— Рыцарь убивает в честном бою… — попытался было возразить этот

тип.

— В честном бою?! — рявкнул я, отбрасывая маску саркастической

иронии. — Расскажите это в замках, деревнях и целых городах, вырезанных

до последнего человека. Расскажите это младенцам, насаженным на копье,

как на вертел. Расскажите изнасилованным женщинам с отрезанными грудями

и руками. Только не надо рассказывать это мне! А для того, чтобы

завладеть тайной вот этого, как вы выражаетесь, подлого оружия, ваш

ненаглядный сюзерен Карл, верностью которому вы так кичитесь, пытал

каленым железом маленькую девочку! И если ты только попробуешь

что-нибудь вякнуть про "неизбежные издержки войны"…

— То что? — хмуро произнес он. — В любом случае ты меня убьешь.

— Да, — согласился я, — но я даю тебе выбор. Либо ты сдохнешь тут,

как собака, твое гнилое мясо растащат птицы, и никто и никогда не

узнает, каким был конец представителя достославного аристократического

рода. Не молил ли он о пощаде и не ударился ли вообще в бега, купив себе

жизнь ценой предательства. Но если ты назовешь свое имя, я обещаю, что

твоя родня будет поставлена в известность о месте и обстоятельствах

твоей смерти. Как видишь, это в твоих же интересах, если ты и впрямь так

дорожишь своей пресловутой честью.

— Филипп, граф Трувэль, — мрачно ответил он. — Только тебе будет

сложновато поставить в известность мою родню. Я последний в роду. Мой

отец и оба брата убиты на Тагеронском поле. Вот такими штуками, как эта.

Я тоже должен был быть там! Но отец оставил меня во главе гарнизона

нашего замка. У него были дурные предчувствия насчет этого боя…

— Предчувствия иногда оправдываются, — кивнул я.

— Моя сестра наложила на себя руки, узнав, что та же участь

постигла и ее жениха. День свадьбы уже был назначен… Моя мать еще

жива, но после всего, что случилось, она повредилась в рассудке, — он

помолчал несколько мгновений и добавил: — Как же я мечтал встретить

того, кто придумал это оружие…

— Твоя мечта сбылась. Надеюсь, ты доволен. Слезай с коня.

Он покорно повиновался. Из него словно вышибли некий стержень, на

котором держалась воля к сопротивлению. Я велел ему бросить на землю меч

и снять доспехи. Посмотрел оценивающе на его сапоги (обычные кожаные, а

не железные башмаки-солереты, в которых не очень-то походишь по горам),

но мне они, пожалуй, были маловаты.

— Сидел бы ты в своем замке, — заметил я, глядя, как он распускает

ремни и шнуровки своих лат. Придется ведь сейчас, впервые в жизни,

проделывать то же самое в обратном порядке… — Но нет. После всего, что

случилось с остальными Трувэлями, ты тоже поперся воевать. Знаешь, чем

человек отличается от крысы? Если крыса видит, что ее сородич, а тем

более — несколько ее сородичей, сделали некую глупость и в результате

погибли, она ни за что не станет дублировать их поведение. Но человек -

нет. Человек будет повторять ту же самую глупость со все большим

остервенением. Люди, в отличие от крыс, необучаемы.

Он уложил последнюю железяку на землю и выпрямился.

— Позволь мне помолиться, — сказал он.

— Может, тебе еще и грехи отпустить? — усмехнулся я. Впрочем,

дорога, по которой они приехали, оставалась пуста, и одна минута ничего

не решала. — Ладно, молись, только недолго.

Он прикрыл глаза и что-то забормотал, беззвучно шевеля губами.

Затем снова посмотрел на меня:

— Я готов.

Я выстрелил ему в лицо. Вряд ли, конечно, кто-то здесь мог его

опознать, и вообще найти прежде, чем я сделаю то, зачем пришел — но

дополнительная гарантия не помешает.

Все три трупа я оттащил за камень, прежде служивший мне укрытием.

Туда же, по кратком размышлении, я покидал и части доспехов,

относившиеся к защите рук и ног. Для того, чтобы сойти за рыцаря, вполне

хватит панциря и шлема. Затем я вернулся к лошадям.

Лучшим конем из трех был, разумеется, графский. Он был довольно

необычной масти — бледно-желтовато-розоватой, но не белой, что было

хорошо заметно по мелким пятнам истинного белого цвета на его боках.

Кажется, такую масть называют изабелловой, в честь некой южной

герцогини, которая поклялась не менять сорочку до тех пор, пока ее

войска не возьмут вражеский город. В результате-де грязная сорочка

приобрела такой цвет. О запахе легенда скромно умалчивает. Это было

давно, еще в эпоху объединительных войн. Но люди с тех пор не стали ни

умнее, ни чистоплотнее. А город тогда, в конце концов, разумеется,

взяли. Учинив подобающую резню среди местных жителей — это уж как

водится.

Значит, говорите, конь бледный? Ну что ж. Пусть будет так.

Двух других коней я развернул мордами в сторону спуска и наподдал

ладонью по крупу одному и второму. Конечно, внизу скачущие без всадников