Приговоренные к войне

— А у них вы спросили?!! У этих самых рабочих? Я давно не слышала в этом зале слов, сказанных с таким цинизмом, по отношению к собственному народу! А уж если вы коснулись Запредельных Кшархов и вспомнили, что именно они являются НЕЗЫБЛЕМЫМИ УСТОЯМИ Локоса... Я напомню о моём подведомственном Кшархе. Не нарушай устоявшееся нерукотворное! Может быть вы, уважаемые, забыли эту формулировку из Третьего Запредельного Кшарха?! И речь на этот раз идёт не об Эксе. Речь о нашей родной планете... — голос Малышки дрожал от негодования. — Если кто не помнит, я подскажу: когда-то наша цивилизация, чтобы не вступать в конфликт с природой, создала целую искусственную планету. После своего создания Экс много чего повидал. Но самым чудовищным потрясением для планеты стал Проект «Вечная Война». Вернее, СТАЛ БЫ... если бы Экс был отнесён к «живым», а не искусственным небесным телам. Но сегодня на нашей ЖИВОЙ планете гремят взрывы, льётся реками кровь. Ещё немного — и нарушатся многие природные связи. Тем более, если начнут взрываться подземные уровни, а ведь если война хлынет туда — это неизбежно... И это уже прямое нарушение Третьего Кшарха. А значит, если мы хоть как-то заботимся о последующих поколениях, нашей главной и единственной задачей являются действия, способные прекратить эту бойню! Для этого необходимо сделать всё, чтобы вернуть землян на их собственную планету...

— По-моему, вы не по адресу обратились, уважаемая Юолу Сфе Оол! — выкрикнул с места Мидж Аскэ Тиук Пятый, смотритель Запредельного Кшарха, курирующего смертный грех «Невежество». — Это уже вопрос к землянам, захотят ли они назад, на Родину? Или же они теперь согласны и на Локос? Насколько я помню, они уже раз отказались возвращаться в своё вчера...

И опять в зале поднялся шум, на фоне которого выделялись одобрительные выкрики Седьмого и Четвёртого. Лишь Шестая и Второй по-прежнему сохраняли спокойствие. И само собой, молчание.

— Что ж, если... — голос Юолу Сфе Оол Третьей дрогнул. — Если благоразумие оставило вас... Значит, Локосу не повезло в трудный час с правителями! А я... поищу другие пути.

Третья опустила свой погасший взгляд. Решительно двинулась к персональному выходу, начинавшемуся у дверей лифрона. Она уходила из так называемой «острой» части зала, предназначенной для заседаний. Уходила при полном молчании шестерых прочих... Скользнула на прощание взглядом по лицам семиархов. И как-то запоздало, но чётко выхватила выражение лица Инч Шуфс Инч Второго. Уже потом, войдя в свой сегмент в части зала, именуемой личным пространством семиархов, она поняла: «Второй, на секунду прикрыв глаза, всем своим видом показал полное одобрение моему протесту! Но почему же он молчал? ПОЧЕМУ?!»

Гулкие шаги несли Третью всё дальше от этого сборища, к своему лифрону. И, казалось, каждый из них высекает не эхо, а одно и то же вопрошающее слово.

Я снова и снова прокручивал в голове тот недавний разговор. Всё, что помнил. Старался — по порядку. Получалось — отдельными фразами. Я видел его мимику, жесты. Пытался даже представить интонацию.

«Слышишь, Данила Петрович, может, это и бред, а может... Я вот, частенько теперь о Реке Времени думаю», — это была моя реплика.

«А чего про неё думать — живи, да и всё. Сколько отпущено, живи. Время и без твоих размышлений будет тикать. И не собьётся, и не остановится», — а это спокойный ответ Упыря.

«...заварили кашу, уроды инопланетные. Теперь всем расхлёбывать придётся», — и опять он.

Эх, знать бы, что Судьба-разлучница уже отпечатала нам билеты на разные поезда! Знать бы, что говорили мы тогда с Данилой в последний раз — ей-богу, не спал бы всю ночь!

Весть о его смерти настигла меня уже в санбате! Я конечно же не поверил сразу. А потом, когда вдруг всё занемело изнутри... замолчал. Ушёл в себя, из последних сил не впуская внутрь эту весть полностью, защищаясь неверием в её правдивость.

И только ночью, когда я наконец задремал, она хлынула в меня, когда сам Упырь, явившись во сне, сказал:

«Да ладно тебе, Дымыч. Одним Упырём больше, одним меньше. Для космической войны — это пыль! Зато теперь у меня здесь такая интербригада собралась — нам в том лесу и не снилось! Ты хоть помнишь ТОТ лес? НАШ ЛЕС... Ты ж там ещё меня учил минные заграждения ставить, чертяка!»

«Упырь, да не гони ты беса! Всё я помню...»

«Вот и замечательно, хрен тебе в шапку! Ты только меня не забывай. Я вообще-то подумал, что ты меня уже здесь ждёшь... А ты молодец, выкарабкался! Ничего, Дымыч, сюда не спеши. Я тебя долго ждать согласен. Воюй там за нас двоих! Я буду ждать, пока не навоюешься...»

Потом он долго жал мою руку, хлопал по плечу. Пока у него... не отвалилась правая рука. Данила Петрович, истинный русский солдат, усмехнулся, поднял её левой, зажал под мышкой и, подмигнув, направился в сторону темнеющей полоски леса... Только тогда я очнулся...

...и заплакал навзрыд, не стыдясь своих слёз. А потом, когда иссякли и они, зарылся лицом в подушку и долго лежал, не в силах пошевелиться от тупой боли, переполнившей меня.