Приют гнева и снов

Широкая лестница ведет прямо в сад. Ястребинка и терновник, сверкающие дождевыми каплями, выглядывают из-под камней. Плющ вьется, где ему заблагорассудится. К стенам приник плотный зеленый мох. Отсюда можно разглядеть край владений Бэнвиллов, за его пределами виднеются холмы, а дальше – искрящееся море. Мои легкие наполняются воздухом, а сердце – надеждой. Когда я смотрю на лежащий у моих ног мир, все кажется возможным. Я вижу свободу. Если бы я могла раскинуть руки и взлететь, подняться над деревьями, холмами, поплыть по воздуху к далекому морю, все было бы возможно. Абсолютно все.

Впереди лежит заброшенный пруд с фонтаном, в центре которого столпились ангелочки, а рядом с ним беседка – печального вида и уже без крыши. Кажется, что все позабыли об этой стороне дома, ее забросили, хотя когда-то здесь было так красиво. За прудом виднеется лужайка, заросший травой луг, с порванной и обвисшей спортивной сеткой. Когда-то здесь играли в теннис, устраивали вечеринки и пикники. Этих людей больше нет, природа отняла у них землю, передав ее во владение ворон и лис.

Дальше высятся деревья, среди них петляет некое подобие грязной заросшей тропинки, усыпанной ветками. Стоит мне ступить на дорожку, как я едва не подскакиваю от внезапного крика. Как бы братья посмеялись над моей робостью. И снова крик – словно зверь мучается от боли или человек. По саду могут быть разложены капканы. В конце концов, Прайс собрал целую коллекцию таких ловушек в стойле. Приходится выбирать путь осторожно, пока я приближаюсь к источнику звука. Что бы это ни было за существо, нельзя оставлять его наедине с такой болью, но и попасться в одну из ловушек Прайса не хотелось бы. Вряд ли кто-то из обитателей этого дома придет мне на помощь. Да уж скорее я сгнию здесь.

Передо мной вырастает здание. Возможно, это часовня. Нет, оно слишком маленькое, лишь немногим больше беседки, к тому же нет ни башни, ни колокольни. Только окна в форме арки наводят на мысли о церкви, да и те лишены стекол, а обрамляющие их серые каменные стены осыпаются. Дверь – дверь из темного прогнившего дерева как раз на своем месте – широко распахнута. В каждом углу помещения сгустилась темнота.

Повсюду разбросаны обугленные балки, каменные плиты или алтари расставлены то тут, тот там, никоторые из них сломаны. Спиной ко мне на коленях стоит мужчина. На нем коричневое пальто и пыльные башмаки, у него блестящие и растрепанные черные волосы. Он плачет. Нет, он скорее всхлипывает посреди этой рассыпающейся руины, лишенной крыши.

Может, угодил в одну из ловушек Прайса?

– Вам больно? – спрашиваю я.

Он поворачивает голову и смотрит на меня темными, воспаленными глазами.

– Ты кто?

Он неуверенно поднимается на ноги. Оказывается, он высокий, выше, чем я думала, такой высокий посреди этой осыпающейся рухляди. Что-то сверкает в его руке – это длинное и узкое лезвие. Он направляет его на меня, и на его лице возникает улыбка, волчий оскал, улыбка безумца.

– Беги. – Он делает большой шаг по направлению ко мне. – Беги же. – И еще шаг.

Я разворачиваюсь и оступаюсь, спотыкаюсь и снова оступаюсь, подхватываю юбки и бегу со всех ног мимо деревьев – как же здесь все-таки много деревьев. Он прямо за мной, его шаги гулко раздаются за спиной. Плечами чувствую его сбивчивое дыхание, уже совсем близко.

А деревья все не кончаются. Пролетаю лужайку, усыпанную маргаритками теннисный корт и пруд с ангелочками – их рты округлились от удивления при виде меня, перемахивающей через две ступеньки за раз.

Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть преследователю прямо в глаза.

Никого. В груди больно. Хватаю воздух ртом и смеюсь над собой. Я в безопасности. Мне удалось обмануть смерть. Все неподвижно в этом покинутом саду.

– Я не боюсь! – кричу в сторону деревьев. – Я не боюсь тебя!

От колокольного звона можно оглохнуть. Стоит такой шум, что кажется, будто я нахожусь прямо в звоннице.

Приходится закрыть уши и глаза. А колокола все трезвонят и трезвонят, их голоса отдаются эхом, от них все вибрирует.

Воздух становится сухим и пыльным, но я все еще не размыкаю век. Только когда перезвон наконец стихает, я решаюсь их открыть и обнаруживаю, что нахожусь в темной и мрачной церкви.

Здесь пахнет старыми книгами и увядшими лилиями, от них идет болезненно сладкий аромат. Пыль и тишина, кто-то кашляет, шмыгает носом и шаркает. Чьи-то каблуки стучат по алтарным плитам, на камнях выгравированы имена, цифры и стихи из Библии.

Прайс пробегает по ним взглядом.

– Здесь люди похоронены, прямо внизу. – Он тыкает пальцем в пол возле алтаря. – Вот тут, под камнями.

Полагаю, таким образом он надеется меня испугать.

Миссис Прайс сидит между нами. Она вся красная, у нее запыхавшееся лицо и поросячьи глаза.

– Ага, – кивает она.

– Взгляни, день Господень грядет… – Прайс все не умолкает, – …вместе с гневом и пламенем ярости…[12]

Он окончательно спятил.

Под церковную скамью юркает то ли мышь, то ли крыса. В полутьме сложно разглядеть, а животное исчезает слишком быстро. Да и какая разница, что это за тварь – в любом случае мне ее жалко. Только подумать: живет в этой стылой церкви и слушает унылые проповеди каждый день.

Имоджен устраивается на семейной скамье. Ее щеки алеют. Длинные каштановые пряди рассыпаны по ее плечам, она ходит с неубранными волосами, как девочка. Рядом с ней садится мужчина. Поворачивает голову. Это он, тот человек с ножом, которого я застала в слезах! Теперь его одежда не изорвана. Причесанные волосы и гладко выбритое лицо делают его моложе, но это точно он.

Он садится, вытягивает ноги и зевает. Оглядывает церковь полуприкрытыми глазами, его губы презрительно изогнуты. Сидеть здесь, среди простых смертных, определенно ниже его достоинства.

– Там Гарри сзади, – говорит миссис Прайс не мне, а своему мужу.

– Ага.

Я не спрашиваю, кто такой Гарри и что он делает рядом с Имоджен. Все равно мне посоветуют не совать нос в чужие дела. Но сегодня вечером я все же подопру стулом дверь в свою комнату – так, на всякий случай. В конце концов, он и правда мог проследить за мной, мог принести с собой нож и просто ждать подходящего момента.

Проповедник говорит о преисподней и проклятии, впрочем, как и каждую неделю с тех пор, как я появилась здесь. Приходской священник перечисляет бессчетные доводы, по которым всем нам лежит прямая дорога в геенну огненную. Достаточно просто подумать о чем-нибудь неугодном Богу – и вы обречены поджариваться на углях целую вечность. Интересно, и каким именно образом я должна заставить себя не думать? А как же быть со снами? Когда я сплю, мой разум предоставлен самому себе и нередко уводит меня во мрак. Получается, меня ждет проклятие из-за собственных снов? Я поеживаюсь от дрожи.

Музыка заполняет помещение, и все поют. Закрыв глаза, я пытаюсь найти Бога, Христа, хоть что-то божественное. Пытаюсь обрести что-нибудь в темноте – и не нахожу ничего.

– Слава Тебе, Господь мой Всемогущий…

Голос Прайса выбивается из общего хора. Он думает, что отправится прямиком в рай. И нисколько не сомневается в этом. Я думаю, что как раз ему прямая дорога в ад.

– Благословен Грядущий во имя Господне.[13]

Я открываю глаза и вижу, что Гарри смотрит на меня. И встречаю его взгляд. Он не отводит взгляд, как сделал бы порядочный джентльмен, а дерзко продолжает смотреть на меня. Его глаза мутно-зеленого оттенка, цвета вышедшей из берегов реки. Я читаю написанное в них желание, вижу, о чем он думает, и мысли эти вовсе не безгрешны. Как раз напротив.