Приют гнева и снов

Он прерывает свое занятие и смотрит на меня, смотрит, как я пересекаю двор. Ноги будто деревенеют, мне становится неловко под его взглядом. Неудивительно, что местные предпочитают держаться подальше от этого дома.

Стоит сухой день, хотя лужи никуда не делись и в них по-прежнему отражаются белые облака. Я иду мимо церкви, мимо могил с истлевающими останками и неупокоенными душами и направляюсь к роще. На дворе апрель, всего три месяца прошло со дня моего прибытия, и все-таки моя прежняя жизнь кажется уже такой далекой, будто она принадлежит кому-то другому, кому-то более удачливому, любимому и счастливому в теплом и солнечном мире, которого больше нет.

Грачи то падают камнем вниз, то взмывают ввысь, устраиваются в сплетении ветвей и снова взлетают в вихре черных крыльев, перьев и пронзительных криков. Тропинка грязная и узкая, по краям ее обрамляют колючие заросли боярышника, за которые цепляется моя одежда. Роща меньше, чем казалось со стороны дороги, но внезапно все превращается в промозглую, заболоченную местность – канавы и бугры, оплетенные зарослями под скрючившимся боярышником и ивами, и плющ, плющ повсюду, будто старается отрезать это место от остального мира.

Здесь темно, уединенно, как в соборе, где принято говорить шепотом. Даже птицы смолкли. Воздух пахнет смертью, стоячей водой, опавшими листьями и гниющим деревом.

Пара воронов каркает, вычерчивает круги в небе, не спуская с меня черных глаз. Журчит вода, вьется ручеек.

Значит, не такая уж здесь стоячая вода. Я следую за его течением, держась вблизи деревьев и уворачиваясь от цепких колючек, которые то и дело стараются меня остановить. Апрель выдался холодным, поэтому цветов пока немного, но скоро они распустятся. Где-то здесь должен быть алтей аптечный, он прячется, зарывшись в мягкую черную землю, ожидая своего часа, и, возможно, другие лечебные травы. Они появятся, когда будут готовы, выберутся из своих зимних могил к свету.

Становится холоднее. Как же долго я шла? Слишком долго. Надо возвращаться, но… Ох, земля такая влажная и скользкая. Ветер заставил лужи подернуться рябью, а отразившиеся в них деревья и вовсе разбил на мелкие осколки. Что это за темная магия? Надвигаются сумерки. День промелькнул, а я и не заметила. Птицы поют свои прощальные песни, а в зловещих фиолетовых тучах глухо рокочет гром. Воды на болоте стало еще больше. Это трясина. И ни одного сухого участка не видно.

Спотыкаясь, я бреду к деревьям, волосы растрепались и прилипли к лицу, а вокруг уже шлепают тяжелые капли дождя. Земля проседает под ногами, и мои ботинки – о, мои бедные ботинки – они все в грязи, а в шнурках запутались водоросли. Каждый клочок земли, который на первый взгляд кажется мне сушей, оборачивается болотом, стоит на него наступить. Вода такая холодная и доходит мне до икр, а до деревьев все еще так далеко.

Впереди раздается незнакомый шум. Я поднимаю глаза и перевожу дыхание. Он прислонился спиной к дереву. Гарри, тот человек с ножом, только на этот раз оружие у него нет. Он стоит скрестив руки на груди и выглядит так, будто здесь, среди деревьев, ему самое место, а сам он такой же дикий, как это болото.

– Здесь небезопасно, – произносит он с усмешкой. – Глупо было приходить сюда.

– Я вполне способна позаботиться о себе, благодарю.

– Так значит, ты решила прогуляться здесь в самый разлив реки. – Он кивает, поджав губы. – Понятно.

Реки? Опускается ночь, и я едва вижу, куда забрела.

– Это пойма. В полнолуние… – Он обводит рукой затопленное болото.

Он даже не пытается помочь мне, хотя помощь от него я бы и не приняла. Я ступаю на сухую землю. Он преграждает мне путь.

– Прошу прощения, – говорю я, ожидая, что он подвинется.

Он делает крохотный шаг в сторону, так что мне приходится слегка прижаться к нему, чтобы пройти.

Я не бегу, а иду в промокшей, забрызганной грязью одежде и мокрых туфлях, меня сопровождает его негромкий сдавленный смех, и я чувствую, как горит мое лицо, несмотря на холод. Я должна пройти через кухню.

Прайс и его жена уже наполовину покончили с ужином. Они разглядывают мои туфли, грязные юбки, не переставая жевать в унисон. Может, они ничего не скажут. Может…

– Болото тебя почти сцапало, значит, – говорит Прайс.

Не стану оборачиваться.

– Будьте начеку, милочка, – говорит он. – Там немало безбожных язычников сгинуло.

– Да я вас умоляю! – Я бегу по коридору в ярости от того, что доставила им удовольствие своим видом, и все же горло сжимается от радости.

Он проследил за мной. Он проследил за мной. Я должна бояться, но страха у меня нет. Напротив, я хочу вернуться туда, прижаться к нему. Как же я хочу вернуться туда.