Приказано молчать

Больше часа валялись связисты на горячей траве. Начали поднимать головы лишь когда над Хабар-асу загремел гром и ослабленный расстоянием ветерок донес едва ощутимую прохладу. А прапорщик Ерохин встал и, посмотрев на чернобрюхую тучу, ползущую к перевалу, спросил будто самого себя:

– Пронесет? Или подбросит неплановой работенки?

Зацепилась за перевал туча и, словно обозлившись на то, что вольное ее движение затормозили скалы, зарычала угрожающе, вытянула огненные щупальца, силясь отшвырнуть прочь горы, разрушить их огнем, размыть водой.

Долго бесновалась туча, потом съежившаяся, обессиленно ворча, переползла через Хабар-асу и скрылась за гранитными скалами, а перевал заискрился под солнцем, как будто над чем-то весело рассмеялся.

– Ишь, радостно ему. Сияет, как яичко пасхальное. А столбы уберег ли? – сердито спрашивал прапорщик, глядя на искрившийся перевал. Потом окликнул Жаковцева: –Илларионыч, давай на столб. Подключись, работает линия?

Жаковцев поднялся и легко, вроде и не было никакой усталости, полез на столб.

«Молодец какой, а! – мысленно похвалил Ерохин солдата. – Посмотришь, как девушка холеная, а усталости не знает».

Действительно, лицо у Геннадия Жаковцева пухлощекое, загар его отчего-то не брал. Среднего роста, по-девичьи стройный, в плечах неширокий, силой своей Жаковцев удивлял всех. «Крест» с двухпудовыми гирями держал больше десяти минут. Только щеки розовели. На маршбросках по нескольку автоматов и противогазах взваливал на себя, помогая уставшим товарищам. Не знал устали и в работе. Прапорщик Ерохин не мог нахвалиться солдатом. Частенько говаривал командиру роты:

– Связист он – что надо! Золото. Клад… – И бавлял неизменно: – Опасаюсь, разведает о нем начальство, заберут. Драться за него буду. Ох, драться!

Драться прапорщику пока еще ни с кем не приходилось – солдат продолжал служить во взводе, охотно делал все, что приказывали командиры, отлично учился, а по вечерам или читал приключенческие романы, или решал задачи по физике и математике. Не изменял своему правилу даже когда взвод работал в поле и жил в палатках.

Забравшись на столб, Жаковцев непрочно, чтобы можно было сдернуть, прикрепил к проводам вплотную к изоляторам концы от телефонного аппарата и, быстро спустившись вниз, крутнул ручку.

– Ну что, Илларионыч? – нетерпеливо спросил Ерохин. – Есть связь?

– Наш дежурный отвечает, а соседний отряд молчит.

– Так и предполагал, – безнадежно махнул рукой Ерохин и сам подошел к аппарату, чтобы поговорить с дежурным.

Знал, что не обманулся Жаковцев, но тайную надежду «а вдруг?» – питал. Послушал, как дежурный тщетно пытался дозвониться до соседнего отряда, вставил в гнездо трубку и, захлопнув крышку аппарата, сказав со вздохом:

– Придется седлать коней.

Пока Ерохин решал, кого еще кроме Жаковцева взять на перевал, пока распоряжался, чтобы не забыли взять блоки, термитно-муфельные шашки для сварки проводов, пока сам отбирал изоляторы и крюки, на дороге показался грузовик. Он торопливо убегал от пыли, которая выхлестывалась из-под колес и коричневым шлейфом расстилалась по дороге.

Грузовик скоро подрулил по целине к связистам, из кабины вылез высокий красивый солдат, огляделся, увидел прапорщика и лихо вскинул к козырьку руку:

– Рядовой Дерябин прибыл для прохождения службы!

Ерохин смотрел на солдата с восхищением.

«Таким и я был, только пониже ростом. – Глянув на свой туго напиравший на ремень живот, подумал с неприязнью: – В креслах не рассиживаюсь, а вот пучится с чего-то. – Но тут же успокоился: – Возраст. Пятый десяток разменял».

Спросил Дерябина:

– На лошадях приходилось ездить?

– В мечтах, когда «Чапаева» читал.

– Тогда примешь сегодня крещение. Вон тот перевал нас ждет.

– Ух, красотища. Под небом! А флаг вот здесь, товарищ прапорщик, что символизирует?

– Не символизирует он. Память о герое. Отсюда пограничник Карев на верную смерть, почитай, пошел. Банда по ущелью рысила за кордон, а Карев увидел ее. Винтовка, да три гранаты у него. Написал карандашом: «Спешите на помощь», – прикрепил записку к ножке голубя. Тогда связь на голубях держалась. Скатился, стало быть, с сопки, на коня и – банде наперерез. Четыре раны получил, а держался, пока застава не подоспела. Вылечился потом. Он еще служил, а сопку и ущелье его именем звали. А когда домой время подошло, пограничники в его память флаг поставили. Почти ровесник мне этот флаг.

– Ух, ты! – восхищенно воскликнул Дерябин. – Вот это служба! Не изоляторы к столбу прикручивать.

Посуровел Ерохин, спросил недовольно:

– А что в связисты потянулся?

Дерябин будто не услышал вопроса, неотрывно смотрел на флаг. Потом вдруг спросил:

– Разрешите, товарищ прапорщик, на сопку подняться! Я мигом.

– Если мигом – позволю.