Приказчик без головы

– Деревня так наша называлась – Дондрыкино. И все там были Дондрыкины. Но староста, чтоб не путать, оброчным крестьянам в паспорте писал фамилию по имени отца. Так мой батюшка стал Ивановым. А когда выкупился у помещика (тот, скотина такая, сто тысяч затребовал, представляешь!), вернул себе настоящую фамилию. Ну а ты, подруженька, счастлива ли в браке? – переменила тему купчиха.

– Даже не знаю, – зачем-то призналась Сашенька.

– Не знает она! Таких, как у тебя, мужей поискать – нежный, обходительный, стеснительный, чисто кадет.

– Откуда ты знаешь? – напряглась княгиня.

– Ты дурочкой-то не прикидывайся!

– Не может быть! – У Сашеньки задрожали руки.

– Не веришь? Так я докажу! У Димочки твоего две родинки. Одна здесь, – Дондрыкина дотронулась до лопатки, – а вторая на пояснице.

Так и есть! Княгиня схватилась за стакан и выпила одним глотком.

– Сначала за ширмой раздевался, потом привык, – продолжила рассказ бесстыжая развратница. – Романтик! Цветы таскал! Это мне-то, девке подзаборной. А потом вдруг исчез. Я на Живолупову грешила…

– Жи… Живолупову?! – изумленно пробормотала Сашенька.

Уиски ударили в конечности – не пошевельнуться, но голова, к удивлению, осталась светлой, только язык заплетался. Неужели Диди и с Живолуповой? Бррр… С Дондрыкиной хоть понять можно, красоты она невероятной, но Живолупова?

– Я в ее доме квартирку снимала, – пустилась в объяснения Матрена Ипатьевна. – Мало, что переплачивала ей вдвое, так она, жаба толстая, моих клиентов шантажировать удумала. Представляешь? Заявлялась в дом, а к кому и на службу, и требовала тысячу. Иначе грозилась семье донести или начальству. Я, как узнала, вдарила Живолуповой пару раз пестом, а потом Клименту пожаловалась…

– Клименту Сильвестровичу? Околоточному? – догадалась Тарусова.

– Ты, смотрю, всех здесь знаешь, – нехорошо прищурилась Дондрыкина.

– Ну…

– Климент ее по-своему вразумил.

– А тебя?

– Меня-то за что?

– А ты, говорят, без желтого билета работала. Околоточный обязан был пресечь!

Дондрыкина расхохоталась:

– Сашка! Ты что, и вправду дура?

– Не знаю, – честно призналась княгиня. Известие об измене Диди самомнения ей не прибавило. Она так доверяла ему! Разве не дура?

– Думаешь, полицейские преступников ловят? Как бы не так. Потому что в доле!

Мысли Сашенькины плавали в приятном дурмане, и, по правде сказать, на преступников ей было наплевать, а вот за себя обидно!

– А почему Диди перестал к тебе ходить? Другую… как это у вас говорят… зазнобу нашел?

– Не-е, его из профессоров выперли, вот денег и не стало. Я ведь не из дешевых. Что загрустила, подруженька? Не знала? Думала, двое детей…

– Трое, – механически поправила Сашенька.

– Да хоть дюжина! – внезапно взорвалась Дондрыкина. – Думаешь, приплод с приданым верность гарантируют? Ага, держи карман! А все потому, что приданое твое кровью моего отца полито. После его смерти нам с матушкой на Охту пришлось перебраться, в покосившуюся избу. Даже на дрова денег не было. Вот родительница скоротечной чахоткой и заболела. Года не прошло, как померла. С тех пор я и мыкалась по чужим людям, кусок хлеба выпрашивала, а как подросла… Ну, сама догадываешься… Повезло, что Господь красоту подарил, мужики до сих пор по мне слюнки пускают. Красота меня из домов терпимости и вывела. Сенатор один в содержанки взял. Потом другой, генерал от инфантерии, затем третий, не помню даже, как его, тоже с лампасами. Постепенно денег скопила, лавку открыла. Все ради Пашки окаянного. Соврала я тебе! Сказала, что морду готова ему искромсать, а если взаправду, так на брюхе к нему поползу. И прощения буду молить, хоть не виновата. Люблю потому что… Люблю! Тыща мужиков на мне были. И ведь ни один, ну вот ни один душу не задел. Только Пашка. Потому что на отца похож, что ли? Не знаю… Признавайся, где видала? Ну?

– В морге. Нет больше твоего Пашки! – не без злорадства сообщила княгиня. – Потому и пришла.

– Ой, горюшко…

Дондрыкина несколько раз потерянно моргнула, а потом вдруг завыла, зарыдала в голос, кулаками по столу застучала. Постарела вмиг, в раздавленную горем старуху превратилась. Отплакавшись, схватила бутылку и закричала:

– Эй, Сысоич! Закрывай к чертям лавку! Пашка помер!

Отхлебнув из горлышка, Матрена Ипатьевна встала, качаясь, как матрос, подошла к дубовому буфету, занимавшему добрую половину гостиной, достала еще один стакан.

– Когда похороны? – спросила вдруг.

– А что хоронить? – развела руками Сашенька. – Один скелет остался! Без черепа.

– А тело? Тело где? – Дондрыкина медленно соловела.

– Разложилось. Целый год в воде плавало.