Приказчик без головы

Сашеньку, несмотря на хмельной туман в голове, озарила догадка:

– Вы Телепнев?

– Собственной персоной. Что? Не похож? Или смутило, что приказчиком служу? Служу по собственной воле и желанию. Жена померла, дочкам-зятьям в тягость. Скучно стало! А тут Матрена Ипатьевна с прожектом! Я, конечно, знал, дело она под Пашку затеяла, но уж больно руки чесались. Поквитаться с ученичком своим Осетровым захотелось. Умный человек у наставников знаниям и умениям учится, а этот подлец заодно и дело мое перехватил. Ну погоди, милок, год-другой, запоешь ты соловушкой!

– Если сам не помрешь к тому моменту, а я не разорюсь, – мрачно предрекла Матрена Ипатьевна.

– Слушаться будешь – не разоришься. Рисковать, Матрена, надо!

– Я сказала: нет! Не хочу больше закон преступать. Честной быть хочу.

– Ну, мне пора, – решила Сашенька.

За разговором не заметила, как за окном стемнело. Не много она тут выведала, а то, что услышала, по правде говоря, лучше бы и не знать.

– На посошок давай, – предложила Матрена.

– Не доеду я, – оценила возможности своего организма Сашенька.

– Не боись, я тебя отвезу. Эй, Аграфена!

– Мотя, ты б лучше дома осталась, – ласково посоветовал старичок.

Матрена, не слушая, разлила по стаканам уиски. В дверях появился слуга.

– Слушай сюда! Чтоб через пять минут коляска была готова. А потом Сысоича накорми.

– Я тебя обожду! – запротестовал Телепнев.

– А кто сказал, что я домой вернусь? – рассмеялась Дондрыкина.

Старик закряхтел:

– Снова за старое?

– Ага! Чего добру пропадать? Ну давай, подруженька, чтобы Господь за плечи держал!

Матрена Ипатьевна ловко правила «эгоисткой»[50]. Сашеньку же от тряски мутило. Да так, что Дондрыкиной пришлось остановиться.

– Глубже дыши, сиятельство! И все будет вери гуд, как Ричардс говорит.

Сашенька в этом уверена не была. К тошноте прибавилась головная боль. Она прикрыла глаза.

– Ты это… дома повязку наложи с уксусом, – посоветовала многоопытная Матрена.

– Хорошо, – пробормотала страдалица.

– Эй, Сашка! Я знаешь что спросить хочу? – У Матрены Ипатьевны, наоборот, на воздухе хмель прошел. – Сидор вот убийцу не назвал. А где убийство произошло, не обмолвился?

– Склад на Малой Невке. У моста Каменноостровского, – подавляя мучительные позывы, прошептала Сашенька.

– У моста? – Дондрыкина надолго задумалась. Минуты через три она вдруг уточнила: – Ты ведь на Сергеевской живешь?

Сашенька кивнула. Купчиха яростно шлепнула лошадку кнутом. Снова началась мучительная тряска. Только бы «эгоистку» не испачкать, стыда ведь не оберешься.

Матрена Ипатьевна то и дело погоняла норовившую сбавить шаг лошадь. Встречный ветерок несколько облегчил Сашенькины мученья, она даже задремала.

У парадного входа Дондрыкина ее растолкала:

– Доехали, вылезай. У-у-у! Да ты, сиятельство, на ногах не стоишь. Проводить?

Сашенька помотала головой. Еще не хватало. Сама, сама!

– Тогда прощай. Вряд ли свидимся.

– Почему? – решила выяснить Тарусова.

– А потому, что догадалась я, кто Пашку моего убил.

– Кто? – Сашенька вцепилась в Дондрыкину.

– Завтра узнаешь.

– Сейчас!

– Сейчас? Нет, моя дорогая, сейчас я к нему поеду и поквитаюсь, – Матрена Ипатьевна вытащила карманный кольт. – Утром про меня в газетах прочтешь. А коли не прочтешь, знай: нет больше Матрены Дондрыкиной.

– Не делай этого! Поехали в полицию. Не хочешь в полицию, пошли со мной, расскажешь все Дмитрию.

– Не пойду. А Дмитрию поклон от меня передай.

Дондрыкина оторвала от руки Сашенькины пальцы и ловко запрыгнула в «эгоистку».

– Прощай! Коли жива останусь да под следствие попаду, найму Димочку адвокатом!

Купчиха на прощание потрясла револьвером.

Княгиня Тарусова, словно последняя забулдыга, не решалась отлепиться от фонаря. Какой позор! Сейчас ее увидят в окно соседи, поймут, что пьяна… На ее счастье, Глебка по-прежнему торчал около дома. Как Дондрыкина отъехала, сразу подбежал.

– Проводи до квартиры, ногу подвернула! – попросила княгиня.

Глебка усмехнулся, уж больно характерное амбре исходило от Сашеньки, но говорить ничего не стал, обхватил за талию, повел к парадной. Княгиня попыталась прихрамывать, чтобы соседи не догадались, что навеселе.

– Доброго здоровья, ваша сиятельство! – приветствовал швейцар.

– Выходя из коляски, ногу подвернула, – кратко объяснила ему Сашенька свое положение.

– Позвольте, провожу!

– Не стоит, мальчонка поможет.

На площадке между первым и вторым этажами Сашенька остановилась перевести дух. Тошнота немного отступила, но тело по-прежнему не слушалось.

– Ой! – заметила она синяк на Глебкиной скуле. – С кем подрался?

– А то сами не знаете? Из-за вас я в глаз получил! Вы вчерась служанкой приоделись, а я не знал, доложил, что из дома целый день не выходили. И тут же схлопотал. Он сам вас видел!

– Какая скотина твой Осетров! – пролепетала Сашенька.

– А сегодня вы куда ездили?

Что такое? Неужели Глебка решил, что раз она пьяная, значит, можно разговаривать непочтительно и вопросы наглые задавать?

– Твое какое дело?

– Так по морде снова схлопочу! А что я мог, когда вы на лихаче умчались?

Сашеньке стало жаль вихрастого парня. Чуть-чуть он постарше ее Евгения.