Приходи вчера

Убеждали друг друга, что нянчиться не собираемся, что сам виноват, что дал бы знать, если совсем худо. В итоге, не сговариваясь, свернули все и вернулись к заимке. Еще торопились, неизвестно зачем. Пришли, а заимка пустая, снаружи дверь палкой подперта, чтобы не открывалась. И все вещи балбесовы в избушке. Рюкзак, ружье, котелок, остатки еды. Патроны все на месте. Печь еще теплая.

Вот то, что дверь закрыта, нас и смутило. Незачем ему далеко уходить от избушки, если без ружья и вещей. То есть не к нам отправился и не в деревню. Понятно, что тогда предупредил бы нас. А если к ручью за водой пошел, то почему без котелка? В то же время не было ничего, что указывало бы на трагедию или несчастный случай.

Стали ему звонить — сети нет. Только поймаем, начнем номер набирать, и сразу пропадает. Значит, и он с нами связаться не мог. Но записку обязательно оставил бы, однако ее не было.

Подождали немного, — может, сам придет. А его нет и нет. К ручью сходили — без толку. Когда перевалило за полдень, собрались и начали, пока не стемнело, окрестности прочесывать, звать его.

Потом Серега наткнулся на следы, и по ним мы вышли к болотцу, поросшему чахлыми сосенками. Сколько раз мы сюда приезжали, уже несколько лет, а не знали, что здесь есть болото.

Вообще болотистую местность легко узнать. Деревья здесь всегда тощие, блеклые, невысокие, почти мертвые, растут редко. Нога по щиколотку сразу в мох уходит, а вересковые кустики и на мочажине растут, на них полагаться нельзя.

Едва заметные следы по кочкам прямо в топь шли. Мы с Серегой переглянулись, ничего друг другу не сказали, но самое страшное подумали. В болоте пропасть очень легко.

Покричали еще, уже без особой надежды, и тут Серега меня за руку схватил, знак сделал молчать. Точно — даже не отклик, а мычание какое-то, но характерное, человеческое мычание, понимаете. Когда человек словами давится или через кляп пытается кричать. И вроде даже какую-то видимость, что шел кто-то недавно, заметили. Пошли и мы тихонько, один за другим, след в след, чтобы не провалиться. Я — впереди, Серега — за мной.

Тишина еще такая стояла на этом болоте, как бывает перед грозой или когда рядом охотится хищник — всякий зверь и птица замолкают, боясь себя выдать. Из-за человека такой тишины не будет, тем более если он только что, не скрываясь, кричал. Собственно, из-за этого мы мычание и расслышали.

Мы издалека его заметили. Правда, пришлось долго добираться: еле-еле нашли кочки, которые нас выдерживали. Уму непостижимо, как он туда смог дойти.

Главное, зачем?

Сидел на чахлой сосенке — непонятно, как она его выдерживала. Обхватил ствол, от земли метра три, руками-ногами вцепился. Во рту шишка сосновая, только не зеленая, какими он недавно объедался, а созревшая, может, даже прошлогодняя. На ней и земля налипла, и листья жухлые, как мы потом разглядели.

Мы с Серегой, откровенно говоря, сначала от облегчения, что нашли, что жив, даже расхохотались. Еще и ситуация, в которой он оказался, как говорят: не понос, так золотуха. Но отсмеялись и пошли выручать, потому что видим: похоже, невменяемый. И видно, что, с одной стороны, откликнулся как мог, обозначил себя, а с другой стороны, боится нас.

Слезай, говорим. Мотает отрицательно головой. Шишку, говорим, сплюнь, мало тебе шишек, что ли?

А он заплакал, как маленький ребенок. Это так неожиданно и даже дико, когда взрослый парень, весельчак, на охоту ходит, разрешение на оружие получил, и ни с того ни с сего…

Серега попросил подсобить и полез за ним на сосну. Он сопротивлялся еще, руки его даже отцепить невозможно было. Как судорогой свело. Потому он и шишку не вытащил изо рта, хотя мог бы давно. Серега к нему лезет, а тот его еще ногой отпихнуть пытался сначала, пока я снизу не прикрикнул.

Ладно, положим, я ему сказал, что без шуток пристрелю, если он Серегу покалечит. Но он правда невменяемый был, в другой ситуации я не стал бы так делать — угрожать даже в шутку. И ружье никогда не наставил бы на человека. Нет, только припугнуть, не стал бы стрелять, конечно…

Все-таки стащил его Серега. Шишку едва смогли выдрать, она завязла во рту, а зубы он так крепко сжал, что они глубоко в шишку вошли. И еще весь рот в смоле, как клеем измазали.

Сам он ничего не мог. Руки скрюченные, ноги не держат, подвывает только и плачет. Провонял весь и дерьмом, и болотом. Как ухитрился изгваздаться? В избушке ведь должен был сидеть…

Только когда мы его выволокли с болота на землю, пришел малость в себя. Немного, не совсем. Потому что, едва ворочая языком, стал требовать от нас, чтобы доказали, что мы — это мы. Я уж думал, дотащим до избушки и там скрутим, чтобы бед не натворил. Доволочем до деревни, а там прямая дорога парню в дурку. Вот и поохотились, называется.

Но в избушке он пришел в себя настолько, что засмущался своего вида и пошел на ручей мыться. Только просил, чтобы мы с ним пошли, причем оба сразу, вдвоем его сопровождали. Мы с Серегой и пошли, с сумасшедшим нельзя один на один оставаться, и его одного оставлять опасно. Мало ли что он еще над собой сотворит.