Приходские истории: вместо проповеди (сборник)

Только поначалу эта музыка не шла, всё в ней сопротивлялось, отворачивалось, ее тошнило почти – это было чужое, недоброе, не ее. Она слушала всё равно, сжавшись и мучась (мостик!), пока однажды – не отца ли Антония молитвами, – пока однажды в наушниках сквозь весь этот музыкальный шум и хрипы не раздался вдруг отчетливый внутренний хруст. После этого дело пошло легче, Аня почувствовала, что вошла, оказалась допущена в этот жутковатый незнакомый мир – моих ушей коснулся он, и расслышалась вдруг больная красота этих мелодий, различилась сцепляющая их непростая гармония, неожиданно она даже сделала открытие: вот, оказывается, чьим блюзам пытался подражать совершенно забытый к тому времени Юра Наумов! Это же был Led Zeppelin , неумело переложенный на русский устный. Видите, как – всё по вашим советам, архимандрит Киприан, ищите и обрящете, прислушаться, приглядеться, и сквозь искаженное, сквозь израненное грехами и прошлой судьбою лицо воссияет лик, сквозь потускневшее изображение проступит яркое, ясное виденье!

Она снова входила в жесточайший ступор. И всё чаще ей казалось: православие, ее православие, разумеется, – лишь обольщение, самообман. Острота проклятого вопроса была приглушена на время, погашена новыми впечатлениями и образами, которые, однако, его не разрешили, не разрушили. Да, теперь жить она не могла без служб, праздников, исповедей, причастия – безо всего этого множества не уловимых словом радостей души, которые хорошо знает каждый имеющий веру, но даже эта горячая волна церковной жизни не решала проблемы главной. Смысла не было всё равно. Господь был, а смысл? Не было. Жизнь ее не имела никакого смысла.

Как, как такое возможно? Ведь еще недавно она твердо знала, что смысл – всего лишь в приближении к Богу, в очищении души, служении, что и делов-то всего – спасаться. Но теперь все эти еще недавно такие убедительные максимы обратились в прах общих истин, никакого отношения не имеющих к ней, к ее собственной жизни, которую она живет каждый день. Она точно очнулась и смотрела на всё это недоумевающим взглядом бродяги, случайно попавшего в пусть и чудный, но совершенно чужой город. «Спасение вершится каждый Божий день, каждый день ты можешь созидать его, – наставлял ее когда-то отец Антоний. – Оно кроется в очень конкретных вещах – в том, как ты посмотрела на проходящего человека, в том, что помыла посуду, вынесла ведро, в теплом слове родителям».

Она слушала, она кивала. Но вот его не было, и без него все эти правильные слова отчего-то утрачивали силу. Словно сомнамбула, Аня отправилась в дом престарелых, который недавно начал опекать их храм. Незадолго до последнего своего исчезновения батюшка, по собственной Аниной просьбе, познакомил ее со строгой женщиной Еленой, руководительницей благотворительной службы, которая и определила Ане поле деятельности – «пятый этаж». «Придете, назоветесь, скажете, что вы от храма, вам всё покажут». В тот день Ане было некогда, на следующий тоже, она всё откладывала и откладывала, но вот, в очередной раз не увидев отца Антония на праздничной утренней службе, почти бросилась туда.

Дом находился совсем недалеко от церкви, десять минут пешком. Она вошла в похожее на больницу здание красного кирпича, поднялась на пятый этаж, сказала какой-то медсестре волшебные слова про храм – в коридоре тут же появилась заведующая в белом халате: крепко сложенная, черноволосая, с ярко накрашенными красными губами. Скользнула по ней взглядом, вздохнула, повела по комнатам – знакомиться. В комнатах лежали, сидели, спали бабушки в одинаковых пестрых байковых халатах – кто-то понимал, что пришли посетители, реагировал, пытался даже обнять заведующую и Аню, и заведующая гладила седые головы (но Ане упрямо казалось: напоказ, ради нее, обычно никого она тут не любит и не гладит). Впрочем, большинство бабушек, даже из тех, кто не лежал и стонал, а сидел, вообще не замечали, что кто-то вошел, смотрели безучастно. Везде ужасно пахло. Бабушки ходили под себя или просто не успевали дойти до туалета. Перестилать им белье чаще раза в день, тем более их мыть, было, конечно, некому. Единственная санитарка ничего не успевала.

Аня стала приходить сюда раз в неделю, по четвергам, самый свободный день, на несколько часов. Как выяснилось, многие бабушки даже не говорили, только стонали или произносили отдельные слова – дом престарелых оказался психоневрологический. Но некоторые были в сознании и быстро начали ее узнавать. Одна согбенная старушка в неизменном белом платке, завидев Аню, хлопала в ладоши, другая всякий раз тянулась поцеловать ей руку, третья выучила ее имя и произносила как заведенная: «Анечка, Анечка, Анечка». Анечка перестилала бабушкам белье, угощала конфетками, ходячих выводила гулять по коридору, некоторые, вернувшись после «прогулки» в комнату, что-то мычали – жаловались? благодарили? В каждый свой приход она старалась кого-нибудь вымыть – с помощью санитарки, уже немолодой, ворчливой, но незлой Любы; вдвоем помыть бабушку Люба всегда соглашалась.