Приходские истории: вместо проповеди (сборник)

Только вся эта филологическая бессмыслица отвлекала ее ненадолго, часа на два-три, – поднималась она поздно. И подходило время обеда. Она делала закладки, закрывала тетради, книги, складывала их стопкой на угол стола – видеть она больше не могла эти кривые немецкие буковки и захлопывала всё! Вставала на цыпочки, чтоб дотянуться до тайника, устроенного в глубине шкафа среди книг, – высокое горлышко было особенно удобно заставлять синим русско-немецким словарем, – отодвигала словарь. Согревала приготовленный мамой утром, в спешке, перед работой, овощной суп, резала хлеб, доставала квашеную капусту – рождественский пост был в разгаре.

Она пила не так уж и много, две-три рюмки, больше не шло. Страшно было и родителей – учуют. Она понимала – дело не в количестве. Жесткое вдохновение разгоралось всё ярче: порушить на хрен всё. Разрушить эту гибкую гадину, эту так дерзко уклоняющуюся из-под ударов душонку. Можно было б прямей, можно б еще грубее, и она совершенно точно знала как – существовал, всегда под рукой был другой вернейший и убийственный способ, но она выжидала: трудность состояла даже не в том, что для са́мого гибельного сценария необходим был соучастник, – держало прошлое, трехлетнее прозрачное прошлое маленьких отказов, крошечной, но борьбы. И жалко было вдруг всё потерять. Она решила потихоньку – пока он не вернется.

Каждую субботу Аня приходила в храм, но его не было. И снова всё чаще она звонила Петре. С тех давних пор, как батюшка Петру «отпустил», в их храме она бывала совсем редко, почти никогда, – ходила куда-то ближе, рядом с домом. Они болтали по телефону, Петра всегда была ей рада, к тому же стала намного разговорчивей, живей. После нескольких бесед Аня вдруг поняла, что Петра, железная Петра, не прочь составить ей компанию. Заранее купив и припрятав бутылек, после субботней всенощной Аня отправлялась в гости. Пили всё больше коньяк. Особой популярностью пользовался «Белый аист», но то была роскошь; чаще покупали азербайджанский, он тоже почти всегда оказывался удачным. Пили всю ночь. Играл Бах, о, эти концерты для клавесина она выучила наизусть еще со школы, иногда включали Queen , пленительный последний сборник “Innuendo” , ни одной плохой песни, а потом еще «Барселону» – Меркьюри с Монсеррат Кабалье, дворовый хулиган и величественная дама с глубоким чудным голосом, и пели они как раз о том, о чем она так мучилась сейчас.

– Петра, что с нашим батюшкой?!

Но Петра молчала, Петра резала яблочко, Петра всегда накрывала бутылку крышечкой («Зачем?» – «Для порядку»), и странно зябко было в ее одиноком дому – после развода Костя уехал в Германию, ни слуху о нем не было ни духу, а друзей у Петры, кажется, совсем не осталось. Тьма делалась прозрачной, белой, близился рассвет. Не было отчего-то уюта; и хотя целую ночь они говорили, Аня чувствовала: Петра по-прежнему недосягаемо далеко, гаснущая звездочка в зимнем небе казалась ближе… Петра не пьянела, Петра молчала, говорила Аня, развязывался язык, невозможно было остановиться, всё равно о чем – с тихо играющей музыкой совпадала музыка сердца.

– Знаешь, в детстве у меня была такая игра, будто меня зовут Сережа и где-то совсем рядом со школой у меня есть домик, куда мы сбегаем с продленки вместе с моими друзьями-мальчишками, приходим туда отдохнуть, закусить немного, может быть… на скромном деревянном столе стоит вазочка с апельсинами, есть у нас и чайник, электрическая плитка, пачка печенья «Москва» – большего не могло породить мое детское сознание; как в сказках, знаешь, скатерть-самобранка, а на ней – квас, картошка, по фольклору проходили. Но иногда это был даже не дом, а вагончик, в котором живут строители, я однажды подглядела, как у них внутри, и поняла: не только столик был бы у нас, но и кровать, полка, на полке – картина, Пушкин, учебник русского языка… А потом, когда я подросла и, наверное, началось половое созревание, да? – Аня смеялась, громко, резко – Петра улыбалась ей одними губами ласково: это было ясно видно в светлеющей темноте, – … у Сережки появилась девочка, которая ему нравилась, у нее не было никакой специальной внешности, он-то был кудрявый, светлый, как Сережа Сыроежкин, помнишь, Электроник, мечта идиота, идиотки в смысле, а она – вылитая я. Он ей приносил подснежники или фиалки – первая любовь, весна в Фиальте, – и этой девочкой была тоже я, и выяснилось, так просто, на простом совершенно примере, как легко это соединить – любить и быть любимой…

Аня снова смеялась, то счастливо, то, наоборот, безнадежно – и уже не могла остановиться, но всё это оттого лишь, оттого лишь…

– Я люблю тебя, Петра! Слышишь, люблю! Может быть, ты это в первый раз слышишь, хочешь, сейчас будет второй: люблю тебя, Петра, обожаю, это от слова «бог», ты как бог мне, я хочу быть с тобой всю мою веселую жизнь…

Они опрокидывают по новой, и Аня произносит с улыбкой:

– Слушай, давай поженимся.

– Ну, и на этот раз ты будешь мужчиной или женщиной? – усмехается Петра.