Приключения 1979

Нурмолды вошел в саманушку рядом с мазаром. Она была застлана старыми кошмами, в нише стояли несколько пиалушек, чайник, два тугих мешочка с крупой. Фарфоровый чайник, чугунок с остатками каши и еще одна пиалушка стояли в углу саманушки на тряпице. Нурмолды расседлал коня, со своим брезентовым ведром в руке отправился к колодцу и нашел рядом с колодцем ведро, сшитое из конской кожи, с кованой крестовиной для тяжести. Оно было сыро, и часу не прошло, как черпали им.

Нурмолды взял двумя руками, как ружье, обтянутую чехлом трубку карты. Обогнул куб мазара, шагнул в пыльную глубину портала. Скомандовал: «Выходи!»

В темноте, там, где лежали останки ишака, треснула под ногами сухая глина. Появился старик в стеганом халате, стянутом на поясе ветхой тряпкой. Он был низкорослый, тщедушный и походил на мальчика.

Он упал перед Нурмолды на колени, задергал головенкой:

— Пощадите, начальник...

Нурмолды узнал азанши, младшего муллу, призывающего на молитву, ездившего в пору его детства собирать по аулам зянет.

За чаем Нурмолды рассказал, кто он и куда направляется. И спросил, почему аулы волостей Бегей рано ушли на зимние кочевья. Может быть, адаи откочевали на пастбища табынов?

— Пришел слух, — ответил азанши, — что по новому закону отнимут у аулов скот, половину его угонят в город, а вторую половину заставят пасти близ поселков русских. Закон этот называется «совхыз».

— Совхоз, — поправил Нурмолды. — Вас запугивают вздорными слухами.

— Аксакалы послушались Жусупа и повели аулы на Устюрт.

— Но разве там хватит колодцев всем аулам? До снега далеко!

— Жусуп сказал, что он прогонит туркменов-иомулов с колодцев. Ему поверили. У Жусупа много винтовок. Он угоняет скот у туркменов. Его боятся аксакалы, боятся туркмены. Все боятся Жусупа!

Нурмолды заночевал в саманушке возле мазара. Утром азанши с поклоном подал Нурмолды два мешочка с сушеным творогом, униженно стал просить прощения за столь ничтожный подарок и попросил разрешения поехать к брату в Челкар, с тем чтобы провести у него остатки своей ничтожной жизни.

Нурмолды отставил мешочки с творогом, вышел. Азанши выскочил за ним, кланялся вслед.

Скрылся за увалом мазар, когда вскинулся саврасый, задрал морду, пробороздил копытами — стал над ямой, чуть прикрытой сухими стеблями. На дне ее чернел ком тряпья, из него торчала белая тонкая рука.

Нурмолды спустился в яму по вырубленным ступенькам, поднял человека на руки. Пришлось возвращаться к мазару, нести туда больного. А там азанши уже накрутил на голову чалму, поил лошадь; под стеной мазанки лежал дорогой кожаный баул с блестящими металлическими замками.

— Ты не знаешь, кто это? — обратился Нурмолды к азанши, опуская человека на землю.

— Товарищ начальник, это дуана... безумец. Узбек, курильщик опиума.

Дрогнуло иссохшее лицо узбека, открылись запухшие, истерзанные трахомой глаза.

Он подтянул под себя голые ноги, сунул ладони в прорехи халата. Дул холодный ветер.

— Кто ты?

— Хаким мое имя... Жил в Намангане... Котлы отливал... для плова. Сюда брат привез... Сеяли мак. Надрезали коробочку, собирали сок, — лепетал больной.

— Где брат?

— Уехал...

— Брат тебя бросил? Родной брат?

— Трубка с опиумом для него брат... — Хаким пошарил в лохмотьях. Достал трубочку и высушенную крохотную тыкву со скрученной из шерсти затычкой. Насыпал из тыквы в трубочку серого порошка. — Здесь родится жирный мак. Никто не знает дороги сюда, кроме каракалпака — хозяина. — Злобно блеснули жуткие, в кровавых прожилках глаза Хакима: — Я бы убил их... Брата — первым! Я надрезал головки. Я собирал сок, у хозяина было много лепешек... сушились вот здесь, черные снаружи, розовые внутри, — все увезли, проклятые. Как самый ничтожный из курильщиков, я курю пепел из своей трубки!..

С каждой затяжкой Хаким расслаблялся. Улыбка омолодила его лицо, стало видно, что он не старик.

— Ата, здесь, на Джашантай-Пак, до весны мы последние путники... — сказал Нурмолды азанши. — Разве что волки пробегут. Взять его с собой я не могу... не знаю, кто меня будет кормить. Отвезите его в Челкар, ата, в больницу. И отдайте ему свои кебисы.

— Ваши слова закон, начальник. Я съезжу к табынам[19], стребую должок, а на обратном пути заберу дуана. — Старикашка снял кебисы — кожаные калоши с задниками, окованными медными пластинками, — потопал своими хромовыми сапожками, будто радуясь их легкости. Бросил кебисы Хакиму, и когда тот натянул их на свои черные разбитые ноги, заговорил о справке, — нынче, дескать, справка заменяет тумар[20].

Нурмолды вырвал из тетради листок и написал по-русски и по-казахски по образцу своего удостоверения.

«Податель сего Копирбай Макажанов направляется в Челкар для новой жизни. Всем лицам рекомендуется оказывать ему содействие. Уполномоченный по ликбезу Бегеевской области товарищ Нурмолды Утегенов».

Старик уехал счастливый.