Приключения барона де Фенеста. Жизнь, рассказанная его детям

Эне. И более того: ежели бы священники, епископы и архиепископы служили все мессы Святого Духа без благого намерения, то что же сталось бы с вашими отпущениями грехов, монашескими орденами и церквями; что сталось бы с вашим личным наследованием, коим все вы так бахвалитесь? Месяцев шесть тому в Римской Консистории[151] разбирался подобный же вопрос. Некий архиепископ, из самых богатых и образованных в Италии, да к тому же еще один из заметнейших государственных деятелей, пригласил к себе погостить свою кормилицу, хоть и была она простою крестьянкою, да и пригласил-то на целых два дня, ибо пожелал еще раз позабавиться ее сказками, коими заслушивался в детстве. На второй день глупая баба, восхищенная роскошью, в которой жил ее выкормыш, бросилась ему на шею, восклицая: «V’е qui dunque il bambino ch’io battezzai pensando che traspassasse!»[152] – «Как, дорогая матушка, – удивился прелат, – да разве никто, кроме вас, не крестил меня?» – «Нет, – говорит она, – мы все считали, что вы померли». – Тогда он спрашивает: «Что же вы говорили, когда крестили меня?» – «Mi fiol, diss’io, io ti battezzo nel nome de nostra Donna»[153]. – «Ну а еще-то что?» – настаивает епископ. – «Non piu, disse la balia, che noi altre non battezavamo d’altra foggia»[154]. Тут-то и пришел конец благоденствию злополучного епископа, который огласил всю кардинальскую коллегию воплями и жалобами: «Как! Я даже не христианин, ибо не окрещен именем Господним! Что же станется теперь с теми, кто посвящен мною в сан, что будет с духовниками, коих я благословил и которые, в свой черед, благословляли прочих верующих! Сколько же несчастных попадет из-за меня в ад, ежели для спасения души потребно таинство! Ведь Господь повелел, чтобы все совершалось ex opere operato»[155].

Фенест. Я вижу, вам многое известно об этом деле.

Эне. Не обессудьте, это все было написано в мемуаре, который нам сюда прислали.

Фенест. Ну, отец Кутон будет половчее всей ихней Консистории; он-то в два счета распутал дело со спором, объявив, что поскольку человек может судить лишь по внешним признакам, следовательно, одной видимости вполне довольно. Вот и толкуйте теперь, что «быть» лучше, чем «слыть»!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ О бароне Арелэ. Игра в монаха и другие забавы

Эне. О, разумеется, но сие не касается таинств, недаром же Габриэль Биль[156] утверждал, что новшество Тайной молитвы[157], состоящее в том, чтобы читать ее шепотом, привело к полной неразберихе: хлеб клириков стали путать с телом Господним, отчего и началась великая смута. Но мы отвлеклись от нашего предмета. Вернемся к барону; я желал бы узнать, остался ли он доволен таким разрешением спора.

Фенест. Барон Куртомер? Да нет, не сказать, чтоб доволен, хотя он за-ставил-таки Канизи купить ему доброго конька, даром что недомерка; при дворе его прозвали Куртомерком[158]; одни шутили, что он, мол, Куртомерок «тайный», другие – что он Куртомерок «немеряный». Я его своими глазами видел, когда мы с капелланом монсеньора Люксембургского[159] прогуливались в Жуанвильском лесу[160]; конька держали там для подставы. Мы возьми да спроси у слуг, вправду ли это тот самый проспоренный недомерок. Они же с бранью набросились на нас, схватили обоих и, спустив штаны, всыпали нам нещадно; капеллану так даже солонее моего пришлось. Мерзавцы хохотали при этом во все горло; делать нечего, притворился через силу и я, будто мне весело: мол подстава так подстава, подставили и нас под кнут. Клянусь святым Арно, у меня после этой самой подставы дней десять рубцы не сходили, так что и на люди показаться было нельзя.

Эне. Что ж делать, коли вам по душе старинные церемонии; тут сетовать не след, ведь это все давние охотничьи обычаи.

Фенест. Нет, вы послушайте, каковы мерзавцы эти людишки! Кетэн Бруаж повел меня как-то к Жибо (или Анжибо[161]), у которого остались лошади монсеньора герцога и несколько слуг его; я-то заранее знал, что этих подлецов хлебом не корми, только дай сыграть с кем-нибудь ночью злую шутку, вот и объявил за ужином, дабы отвадить их, что со мною, мол, шутки плохи, и это слыхали все слуги из малой конюшни. Ночью, когда все уже заснули, да и мы с капитаном тоже, я вдруг чую – кто-то, уж и не знаю, кто, цап меня за большой палец на ноге. Я заорал во всю глотку, кетэн двинул меня как следует локтем поддых и заорал еще громче моего, что я, мол, мешаю ему спать и он не желает слушать мои вопли. Не сказать вам, сколько времени я эдак промучился: стоило мне вытянуть ноги, как тут же кто-то дергал меня за палец, только что из ноги его не вырывая; я в крик, товарищ мой горланит еще почище меня и без устали пинает в бок... Я бы его придушил, ей-богу, но не до него было – нога у меня горела, как в огне. Наконец я покорился своей участи и замолчал, тогда эта чертова штука стащила меня за ногу с постели и тут только оставила в покое.