Спустя два месяца, когда осада Гибралтара была снята, я завтракал с генералом Эллиотом. Мы беспечно болтали. Вдруг в нашу комнату сверх всякого ожидания влетела бомба (уничтожив неприятельские пушки, я за неимением времени оставил мортиры[4] невредимыми) и упала на стол. Генерал вскочил, что сделал бы почти каждый на его месте, и немедленно покинул помещение.
Я же, прежде чем бомба успела разорваться, схватил её и быстро отнёс на вершину утёса, откуда увидел, что на противоположном – неприятельском – берегу, недалеко от лагеря, на холмике собралась большая толпа. Что там происходило, я не мог видеть с такого расстояния и только в телескоп рассмотрел. Испанские солдаты устроили виселицу, на которую собирались вздёрнуть двух наших офицеров – генерала и полковника, с которыми накануне мы провели вечер в крепости. Ночью они пробрались в неприятельский лагерь, но попались в руки испанцам, а теперь должны были заплатить жизнью за свой риск.
От скалы, на которой я стоял, добросить руками бомбу до того места, где соорудили виселицу, не представлялось возможным. Тут, по счастью, вспомнилось, что у меня в кармане праща, та самая, которой некогда Давид убил Голиафа.
Я положил бомбу в пращу и бросил в толпу на холме. Вмиг снаряд перелетел на неприятельский берег, ударился в землю и разорвался. Осколками поубивало всех испанцев, но в английских офицеров, которые, к счастью, болтались высоко над землёй на верёвках, ни один не попал. И лишь единственный осколок ударил в виселицу и повалил её. Наши офицеры очутились на земле, не в силах поверить такому удивительному событию.
Они тотчас повынимали друг друга из петель и пустились бежать к берегу, где находились лодки. Вскочив в одну из них, они приказали сидевшим там испанцам править к нашему берегу.
Спустя несколько минут, когда я рассказывал генералу Эллиоту о случившемся, вошли чудом спасшиеся офицеры. Последовали поздравления, рассказы об избавлении от верной смерти. Этот достопримечательный день мы отпраздновали с подобающим торжеством.
Наверно, читатель сгорает от любопытства узнать, как ко мне попала этакая драгоценность – праща Давида. Должен сказать, что эта историческая реликвия хранится в нашем роду много веков.
Переходя из поколения в поколение, она досталась моему отцу, а от него, незадолго до моего путешествия в Гибралтар, перешла ко мне.
Отец как-то рассказал мне одну очень интересную историю, которую не раз слышали от него друзья. В правдивости этой истории никто из наших знакомых никогда не сомневался.
«Во время моих заграничных поездок, – начинал отец свой рассказ, – я подолгу жил в Англии и вот однажды пошёл погулять на морской берег. Вдруг неожиданно из воды выскочил морж, или, иначе, морской конь, и бросился на меня. Со мной ничего не было, кроме пращи. Я вложил в неё камешек и, бросив, попал моржу прямо в глаз. Затем – другой, и снова бросил в чудовище. И этот камешек достиг цели: морж ослеп на оба глаза, смирился и стал ручным. Тогда я вскочил на него верхом и поскакал по воде, взнуздав пращой, и мой конь летел как ветер: менее чем за три часа мы пересекли океан, сделав около тридцати морских миль.
В Гельвецлунсе я продал своего коня за семьсот дукатов хозяину гостиницы «Три бокала», который стал показывать чудовище за деньги и скоро разбогател. Рисунок этого моржа можно найти в «Естественной истории» Бюффона.
Как ни удивителен способ, – продолжал отец, – моего путешествия, он ничего не значит по сравнению с теми удивительными открытиями, которые я сделал по пути.
Мой конь не плыл, а невероятно быстро бежал по дну моря. То и дело я встречал миллионы рыб, совершенно не похожих на тех, которых мы привыкли видеть: у одних голова была в середине туловища, у других – на конце хвоста. Некоторые собирались стаями и чудно пели. Другие строили дивной красоты дворцы из воды с колоссальными колоннами. Дворцы эти были совершенно прозрачны и переливались разноцветными огнями внутри.
Далее по дороге попалась мне громадная цепь гор не ниже Альп, на склонах которых вздымались к небесам самые разнообразные деревья. А росли на них вместо плодов огромные морские животные: омары, раки, устрицы. Наиболее крупное из них вряд ли поместилось бы в фуре, в которой возят хлеб, а самое маленькое – не поднять и сильному мужчине. Всё, что обыкновенно в этом роде выбрасывается на берег, собирается и продаётся на рынках, – это лишь мельчайшие из морских животных, которых вода срывает с веток подобно тому, как ветер сбивает с плодовых деревьев испорченные или незрелые плоды.
Более всего плодов было на омаровых деревьях, в то время как раковые и устричные поражали своими необыкновенно большими размерами. Под роскошной развесистой листвой устричных деревьев произрастал невысокий кустарник и, точно плющ, обвивался вокруг приютивших его великанов. Вместо листьев кусты покрывали маленькие морские улитки.