Приключения Джона Девиса

Мы попали в Константинополь в самое лучшее время и дебютировали там, как герои «Тысячи и одной ночи». Эта отрубленная голова, дочь, проданная в неволю, вдова, сидящая у трупа казненного мужа, – все это казалось мне сном, и фантазия моя подпитывалась видом дивных нарядов, от которых рябило в глазах. В Константинополе вы не заметите ни нищих, ни лохмотьев, все одежды сшиты как будто для князей, платье самого жалкого турецкого музыканта так же парадно, как мундир нашего гусара, у жены всякого мелкого торгаша есть горностаевая шубка, и простая женщина, сидя дома, надевает на себя больше драгоценностей, чем супруга члена нижней палаты, когда собирается в гости к супруге лорда.

В каждом семействе есть одежда, которая передается от отца к сыну, как в Германии – бриллианты, и надевается только в торжественные дни. После праздника ее убирают до следующего важного случая. Это точно такой же костюм, какой носили во времена Магомета Завоевателя или даже Орхана, потому что в Константинополе мода не меняется. Впрочем, сохраняя основные черты, она бесконечно разнится в подробностях. Опытный глаз сразу распознает турецкого денди, для которого наряд – главное дело жизни. Форма бороды, складки чалмы, загиб носков желтых туфлей, арабески пистолетов и украшения ханджара[31] для молодого турка такие же важные вещи, как детали туалета для франта-европейца. Чалма больше всего подвержена прихотям моды, турок трудится над ней столько же, сколько парижанин – над галстуком. Есть чалмы кандиотские, египетские, стамбульские, полосатые, белые, зеленые; впрочем, в Константинополе взору представлялась настоящая человеческая мозаика, в которой европейцы в своей бедной одежде являлись самыми малоценными фрагментами.

Не знаю, как подействовало это удивительное зрелище на моих товарищей, а меня охватила какая-то лихорадка, когда я вернулся на корабль. Даже Байрон, несмотря на то что он всегда старался казаться холодным, был, видимо, также поражен. Правда, благородный лорд уже с год как уехал из Англии, прожил с полгода в Греции и, следовательно, был готов к подобным картинам. Я же только два месяца назад впервые покинул Англию и ждал, что со мной случится какое-нибудь необыкновенное приключение.

Впрочем, в этот день ничего особенного не произошло, кроме того что к нам на корабль приехало несколько праздных турок, которые образуют в Константинополе почтенный слой общества, известный в Европе под общим именем «зеваки». Они таскались по палубе со своими длинными трубками, меж тем как у нас было много пороху, потому что, отправляясь из Лондона, мы не знали, в каком состоянии найдем Блистательную Порту.

Нам стоило большого труда растолковать нашим гостям, что на корабле курить запрещено. Наконец они поняли, чего мы от них требуем, но, видимо, очень удивились, узнав, что мы принимаем предосторожности против несчастья, потому что, если Аллах определил ему быть, так тут уж никакие на свете предосторожности не помогут. Требование наше показалось им очень неучтивым, и они с сердитым видом уселись на каронады, поджав под себя ноги. Это тоже противоречило правилам флота, а потому канонир тотчас их согнал. Такое нарушение законов гостеприимства до того их рассердило, что они не захотели больше оставаться на корабле и гордо сошли в лодку, в которой приплыли. Турок, который последним спускался по трапу, обернулся и с видом глубочайшего презрения плюнул на палубу. Но это неуважение к корабельному порядку чуть было не обошлось ему довольно дорого. Боб, который стоял подле этого невежи, схватил его за руку и хотел вытереть палубу его бородой, но, к счастью, я подоспел к нему на помощь. С трудом я уговорил Боба ослабить тиски, в которых он сжал левую руку несчастного турка, правда, в то же время я вынужден был схватить мусульманина за правую руку, потому что он протянул ее к ханджару. Боб, заметив это движение, отыскал глазами ганшпуг[32] и схватил его. Я воспользовался этой минутой и заставил турка спуститься по трапу, гребцы сразу же принялись за дело, и доблестные воины были разлучены.