Приключения Джона Девиса. Капитан Поль

Экипаж повиновался с проворством и точностью, которые доказывали, что он понимает важность этой меры. Действительно, это были уже последние усилия корабля: если он и при такой прибавке парусов не уйдет от фелуки, то нам останется только готовиться к битве. Даже судно как будто понимало опасность, которая ему угрожала. Почувствовав давление новых парусов, оно еще больше прогнулось по ветру, до того, что с другой стороны показалась уже медная обшивка, и глубоко рассекало носом волны, пена которых попадала даже на палубу. Между тем, полагаясь на штурмана, я снова взял зрительную трубу и навел ее на фелуку, она тоже выставила все свои паруса, и по волнению воды около бортов видно было, что и гребцы не без дела. Весь наш экипаж и все пассажиры были на палубе, никто не шевелился, повсюду царствовала такая тишина, что слышен был даже малейший треск мачт, которые как будто предуведомляли меня, что опасно накладывать на них такую тяжесть, но я заранее решился не обращать внимания на эти предостережения и рисковал всем, чтобы спастись. Это тревожное состояние продолжалось уже с час, и никакого несчастного случая еще не было. Потом я опять велел штурману сделать расчет: мне казалось, что фелука немножко подальше от нас.

– Слава тебе, Господи! – вскричал с радостью штурман, – ведь она отстает!

– Заметно? – спросил я, начиная расслабляться.

– Правду сказать, не очень.

Он проверил свой расчет и прибавил:

– Около четверти мили.

– И это вам кажется мало! Четверть мили в час! Вы, право, ненасытны, я бы доволен был и половиной. Господа, теперь вы можете спокойно идти спать, завтра утром вы уже не увидите пирата… если только…

– Если только что? – повторил Апостоли.

– Если только, как иногда случается, ветер не стихнет часа через два после восхода солнца.

– А что же тогда? – спросили пассажиры.

– Тогда дело другое, тогда уже нечего думать о бегстве, а надо будет готовиться к битве. Во всяком случае, до четырех часов утра бояться нечего. До тех пор можете спать спокойно.

Пассажиры разошлись, Апостоли хотел было остаться со мной, но я упросил его уйти в каюту: душевное волнение было для него очень вредно, и у него началась сильная лихорадка, хотя сам он того не замечал. Поспорив немножко, он повиновался, как ребенок, так всегда кончалось сопротивление этого кроткого молодого человека, душа которого нисколько не лишилась своей юности, хотя он быстрыми шагами приближался к гробу.

– Теперь, – сказал я шкиперу, когда мы остались одни, – я думаю, можно послать половину экипажа спать, если ветер будет дуть все так же, то и ребенок сможет управлять кораблем, а если ветер стихнет, то все люди понадобятся, а значит, не худо будет, если они прежде хорошенько отдохнут.

– Все вахтенные под палубу! – закричал шкипер.

Минут через пять на палубе оставались уже только те, которые необходимо были нужны для работ.

«Прекрасная Левантийка» продолжала разрезать волны, как морская ласточка, потому что в то время дул береговой ветер, такой, какого только мог бы пожелать капитан, чтобы маневрировать кораблем. Что касается фелуки, то в полчаса она отстала еще на четверть мили: поэтому можно было надеяться, что, если в атмосфере не произойдет никакой перемены, на другой день мы будем уже в каком-нибудь порту Архипелага.

Таким образом, я быстро возвысился в морской иерархии: из мичманов попал прямо в капитаны, и такова природа человеческая, что я радовался этому повышению, забывая, что удостоился его на бедном купеческом судне и что оно будет продолжаться только до тех пор, пока не пройдет опасность. Между тем новая моя обязанность сильно меня занимала, по крайней мере, прогоняла мрачные мысли, которые тяготили. Мне пришло в голову, почему бы не завести свой корабль или просто яхту, чтобы путешествовать для своего удовольствия, или трехпалубное судно, чтобы торговать с Индией и Новым Светом, таким образом я бы мог утолить жажду деятельности, которая, как лихорадка, мучит молодых людей, и забыть изгнание, на которое добровольно обрек себя, притом, так как мы тогда были в войне с Францией, может быть, мне посчастливилось бы каким-нибудь блистательным подвигом заслужить прощение в моем преступлении, я вступил бы во флот в звании, приобретенном на поприще отца моего, сделался бы каким-нибудь Гоу или Нельсоном. Дивная вещь воображение! Оно строит мост через невозможное и наяву гуляет по садам таким очаровательным, каких и во сне никогда не привидится.

Я мечтал таким образом еще некоторое время, потом, увидев, что уже два часа за полночь и что мы идем скорее фелуки, предоставил управление судном лоцману, поставил подшкипера на вахту и, закутавшись в плащ, улегся на камнемете.

Не знаю, сколько времени я спал крепким сном юности, потом я услышал, что кто-то меня называет по имени, но поскольку я, видно, не просыпался, то меня стали толкать. Наконец я открыл глаза, передо мной стоял подшкипер.

– Что нового? – спросил я, вспомнив, что велел себя разбудить, если случится что-нибудь неприятное.

– Да то, что вы угадали. Ветер стих, и мы стоим на месте.