Приключения на Безымянной реке

А Румик прибавил уже по собственной инициативе:

— Все наверх! Поднять паруса!

Но путешествие, однако, еще не началось. Предстояло погрузить все имущество, разделив его так, чтобы обе лодки имели равный груз, хотя на «Утке» поплывет только пять человек, а на «Альбатросе» к пяти гребцам прибавится Рацек — так решила жеребьевка.

Работали все. Зика перебросил через плечо мешок, так что его темная голова совсем исчезла под ним, и стал совсем похож на муравья. Карлик собирался было последовать его примеру, но у него упал мешок, и Карлик вдогонку ему выпустил целый заряд всяких «черт возьми» и «доннер-веттер», пока Рацек не одернул его. Но тут Румик возмущенно замахал руками: так ругаться позволено всем порядочным матросам, все они так и сыплют проклятиями. Испокон веков ругательства были их привилегией.

— Знаете что, — глубокомысленно сказал Аква, — человеку иногда нужно как-то отвести душу. Но если уж ругаться, так уж, конечно, по-чешски.

— В таком случае я, в общем-то, не возражаю, — ответил Рацек примирительно.

— У меня есть предложение, — произнес изобретательный Румик: — мы, «альбатросы», будем ругаться «Тысяча альбатросов!», а «утята» пусть ругаются как угодно, хотя бы «Какого лешего» или «Разрази вас гром».

После недолгого спора «утята» согласились наконец в виде проклятия избрать «Тысяча уток!»

Не теряя времени, Стракош вытянулся во весь свой далеко не маленький рост, торжественно поднял руку и попробовал произнести оба страшных проклятия, изображая все оттенки настроения: от удивления до глубокого возмущения. Получилось довольно сносно. Стракош умел декламировать. Он был из семьи артистов, отец его приобрел известность в качестве трагика, мать когда-то пела в оперетте. По всем признакам и сам Стракош обещал в будущем стать по меньшей мере комиком, в этом Рацек мог поспорить на что угодно.

Итак, вопрос с проклятиями был решен. Погрузка кончилась, и все мечтали поскорее погрузить весла в Лужнице, как голодный мечтает о каравае хлеба.

Рацек отлично понимал нетерпение и взволнованность своих воспитанников. Из его заботливых рук они переходили в суровые руки реки.

Наконец лодки отчалили от берега. «Альбатрос» с Рацеком на борту шел первым, стараясь выйти на течение. Они знали, что на извилине реки самое сильное течение на внешней стороне дуги, а в острых коленах лучше эту дугу чуть-чуть «срезать», потому что в ее высшей точке бывает мертвое пространство. Знали они также и то, что «по маслу», то есть в спокойных, глубоких водах, лодкам лучше плыть близко одна за другой, поскольку за первой легче идти второй. Затем на порогах…

Впрочем, с порогами они еще никогда не встречались, как и со шлюзами на запрудах.

Виктор наклонился к Эмилю:

— Отец мне как-то рассказывал, что мальчишкой он проехал через такой шлюз на корыте. Еле-еле вытащили!

— Что? Корыто?

— И корыто и отца!

— Он что, не умел плавать?

— Умел, да еще как!

— Гм-гм! — проворчал сзади Зикмунд.

В этот миг они миновали первую излучину, и всех путешественников озарили лучи солнца. Но вскоре все вокруг опять потемнело. Река извивалась, словно огромная лазурная змея, и минуты яркого и теплого света чередовались с минутами прохладного полумрака. Город давно исчез вдали, и обрывистые, крутые берега зажали реку, словно гигантские клещи. Река еще стремительнее вырвалась вперед и зашумела всплесками миллионов и миллионов волн, которые искрились вокруг, словно стайки сверкающих на солнце рыб.

Теперь можно было не грести, и Эмиль положил весло на колени, весь охваченный чудесным ощущением полета на волшебном трепещущем ковре. Вот бы сейчас подняться в воздух!.. А почему бы и нет? Все возможно! Немного прибавить скорости, чтобы нос лодки поднялся, как у планера, потом поднажать еще немножко, и лодка взлетит в воздух, перемахнув через запруду, а может, и через излучину. Конечно, гребцы побледнеют от страха, но потом оглянутся на него, Эмиля, и мигом придут в себя: «Спокойно, у руля наш капитан Эмиль, неустрашимый, непобедимый, несгибаемый Эмиль!»

Тут Эмиль вздрогнул и пришел в себя. Вот бы ребята услышали! Ах, как хорошо, что они никак не могли услышать его мысли. Но на всякий случай Эмиль испуганно оглянулся.

Лодки шли без весел, отдавшись на волю течения, а река пела то глуше, то звонче, и пение это было так чудесно, что Патичка не выдержал и тоже затянул песню. Хотя река пела намного тише Патички, но песня ее была несравненно лучше. Вскоре с обеих лодок послышались угрожающие крики:

— Кто там ревет белугой? Кончайте галдеть!

Пришлось Патичке прервать свой хорал и объяснить товарищам, что у него — представьте себе! — очень приличный голос, а у них просто-напросто немузыкальный слух. Он пообещал при первой же возможности исправить им слух. А сделать это весьма легко: достаточно только схватить каждого за ухо, как за гриф у контрабаса.