Приключения нетоварища Кемминкза в Стране Советов

Я долго ждал (шепчет он), чтобы получить ее. (А до этого жил в «furchtbar»[264] местечке. Здесь 2 года. Хочет на пенсию и быть только драматургом. Нынешний его театр невелик. Нужен «grosse Bühne»[265]; и подходящую машинерию; знаете — краны, подъемники, моторы) все — заглядывает к (из-за бесшторы) нам миленькая девчушка[266], такая же сказочная, как несказочен мальчик. «Vous êtes sa mere?»[267] спрашивает красная у fanée. «Oui» просто

Ax эти русские! товарищ Нечто не раз упомянул нашего общего друга[268], парня с заблудшим лицом, ум со сжатыми смело от страха глазами, благородного и чудного ваятелишку, который дал мне рекомендательное письмо… «Bitte — ich muss ausgehen»[269] умоляю, ставя на стол cheye номер drei[270]. И красной «пожалуйста, скажите ему».

«Что».

«Скажите, что мой следующий скачок — ужин с официальным московским представителем влиятельнейшего из ныне живых филиалов капиталистической журналистики. Упустить фарс было бы, наверное, трагично»[271]

«он говорит, что понимает». Товарищ Нечто понимает. Если бы только он мог говорить! — не по-английски или по-французски (или на любом другом языке, на котором не я не говорю), но на том непостижимо единственном языке, который может или не может говориться в зависимости от того, свободна ли душа или она боится. О если бы — товарищ Нечто в стороне — только эти (где-то невидимые) миллионы из буквально миллионов некто которые все дышат и движутся и которые любят свет и которые все любят Притвор только могли бы свободно говорить! Если хотя бы эта (может, самая магическая эта) 1/6 безмирного мира хоть немного не боялась; только не помнила бы о войнах; невозможно могла бы забыть все и отворить свой дух pour[272] настоящего устройства в пространстве и во времени! Товарищ Нечто понимает, что я понимаю — что я чувствую (если бы потому, что невозможно знать тому, кто чувствует) сколь конечно Herr[273] tovarich режиссер Нечто должен просто знать, когда человеческое Есть внутри него сколь бесконечно предпочло бы (лишь бы хоть однажды!) чувствовать… это человеческое Есть, все еще вопрошающее кто есмь я, вопрошая для кого ему забронировать место в театре товарища Нечто; добравшись вот до моего (с огромным тупым плотницким карандашом) я

«schreiben Sie»[274]

и этот клочок бумаги… но беспаук, несжимается; почти живой. Почти уже нет, в бесцарстве привидений, царь-клоун (режиссер-призрак, немастер теней) почти кто-то до смерти сколь одиноко в не-бесстране.

<…>

Сб., 23 мая

<…>

Он постепенно (очень) просыпался. После обеда постепенно он (оченно) взволновывался: со вздохами — заметил

«цирк»

(я ликую[275])

« — Вы бы скорее сходили в цирк, чем на спектакль?» спрашивает Гарем[276], удивленно

«десять миллионов раз; хоть когда, хоть где»

«отчего?»

«вероятно не знаю… ну хотя бы из-за запаха —» она смеется «а там будут слоны»[277]?

«Я сильно сомневаюсь в этом» серьезно отвечает Ассириянин[278]

сказала она «мне кажется» серьезно «что пожалуй последнее чем смогут управиться в этой стране это слоны»

«и» потирая глаза «представьте себе» изумленно шепчет он сам «социалистического клоуна!»

15-минутная поездка, сквозь темнеющий воздух. Унылая постройка[279] …невеселая, бесцветная, не из чьего бесшумного главного входа просачивается хоть какое-то магическое предвкушение… он покупает билеты… Турчанка изучает серость… а я

где-то там (блаженно резкий запах

— не тот малодушный человеческий душок — не то отвратительное человеческих пор журчание или жуткое отвращение от товарищей кишок. Вонь: оглушительная абсолютная вонь, настоящий зловонный запах, поражающий и вездесущий;

громоздкая истина запаха. (Пропитанные в чьем объеме неизбежно возникают формы мечутся кривые углы скользят огни сталкиваются пронзительные нарастающие сетчатые стихи и огромные извивательски загадочные плывут живые и тут вдруг

сны))

и постепенно и который темнейше из откуда-то там и тут возвращается, дивится, что должны несуществовать неопределенно определенные безыгровые игры…

каждая поскольку или система просто; когда страхи, желания (расположенные под определенными углами друг к другу) становятся фактами, коробками. Если игра или система недобры, эти коробки — клетки; через которые даже могут общаться (заглядывая время от времени) определенные обитатели. А если система или поскольку добры, коробки эти без отверстий и эти (незнающие о незнании) узники не подозревают, что они узники. А каждая в известной мере система (и в несчастной) должна оставаться негативной, просто должна оставаться реальной; должна без снов значить, неправда

напр. бескорыстная игра человеческих узников, нецирк несуществ, называющий себя «Россия». Почти — и тут я осознаю — внутри чьей реальности хорошо встроены намеки (указания, воздействия) на действительность

…и тут входит которое без-почти-пьеса-в-пьесе, только и быстро я чувствую:

фабричное приспособление самодеятеля запинается как будто птеродактиль какой-то