Приключения Оффенбаха в Америке

Хорошо, что у Галеви ничего не вышло: Гюго избрался депутатом, не утащив его за собой. Я искренне верю, что имя Виктора Гюго останется жить в веках – но как поэта, а не как политика. Видите ли, преимущество артиста в том, что он может однажды избрать свой путь и идти по нему всю жизнь, не сворачивая, тогда как политик вынужден приспосабливаться к меняющейся обстановке. Согласитесь, весьма удобно, когда есть нечто постоянное и бесспорное: например, все музыканты знают, что нот всего семь, на скрипке играют смычком, а по барабану стучат палочками, и никак не наоборот; им не придет в голову спорить из-за этого или пытаться произвести реформы. Когда трубач из оркестра Гранд-Опера заявил мне с кислым видом, что из его инструмента невозможно извлечь ноту, которая значится в моей партитуре, я попросту извинился и внес необходимые исправления – никто не подавал петиций, не устраивал шествий или покушений. С другой стороны, если композитор, всю жизнь писавший симфонии, вдруг сочинит оперетту, никто не заклеймит его отступником. И даже господин Лекок не начнет строить баррикады, чтобы публика, побывав на «Жирофле-Жирофля», не смогла пробраться ко мне; зрителям не нужно выбирать между театрами какой-то один, как между республикой и монархией. Возможно, последнее обстоятельство и сбило с толку господина Гюго, который сам писал для театра: во время февральской революции 1848 года он заявил, что «логика требует республики, но разум хочет монархии», в июне вёл правительственные войска на приступ баррикад, поддерживая Бонапарта, а когда Бонапарт стал президентом, обвинил его в попытках восстановления монархии и сделался республиканцем, чтобы бороться за свободу в изгнании. До Седанской катастрофы он осуждал войну, после – призывал к оружию и сопротивлению. Парижскую Коммуну называл дурацкой, а потом требовал амнистии для коммунаров. Короче говоря, для спасения отечества всегда нужно то, чего нет и взять негде.

Фух, даже жарко стало. Что это я, в самом деле? Зачем портить себе кровь мыслями о политике, когда можно разгорячить ее мечтами о скорой встрече с самыми дорогими мне людьми?..

Путешествие продолжалось еще три дня, и я ни в чём не изменил своим привычкам: гулял по палубе, наслаждаясь морским воздухом, внимательно выслушивал пояснения капитана Франжёля о разнице между дельфинами и китами, играл в безик с господином Бакутовым, беседовал с доктором Русселем, исправно являлся на обед и ужин за общий стол, шутил и говорил комплименты, составляя контраст с угрюмым Арбелем. Я нарочно повышал голос, прося у общества позволения удалиться, поскольку мне нужно поработать над новой опереттой. Мне и в самом деле хорошо работалось: я закончил рондо судебных приставов, вальс из последнего акта и куплеты ласточек. Не знаю, что говорили в салоне за моей спиной, но в лицо, по крайней мере, улыбались.

Двадцатого июля, в половине девятого вечера, когда солнце еще светило вовсю, а море напоминало огромное зеркало, впереди показались милые сердцу зеленые холмы Нормандии, и «Канада» причалила в порту Гавра.

Моя семья в полном составе и еще несколько друзей стояли на пирсе. Завидев меня на палубе, мои внуки тотчас замахали платками. Это меня обнадежило: значит, я всё еще похож на свою фотографию из ателье Хосе-Марии Мора – лучшего бродвейского фотографа, как мне сказали, – которую я отправил Эрминии до переезда в Филадельфию. Насколько печален я был, уезжая, настолько теперь меня переполняла радость, я чуть не рыдал от нее. Еще немного – и я спрыгнул бы в море и пустился бы к берегу вплавь, чтобы поскорее прижать их всех к моему сердцу. Целый час портовых маневров! Чтобы сдержать нетерпение, я обменивался визитными карточками с новыми знакомцами и раздавал чаевые стюардам. Но вот наконец опустили сходни, и я смог осуществить свое жгучее желание.

ФИНАЛ

Allegro con brio

Вот уж десять дней, как я
вернулся из Америки,
Бодрый и веселый,
даже денежек добыл немного.
В свете удивляются:
что вы к нам не заходите?
А зачем расстраивать?
Ведь я не заболел, не умер,
Я
Снова был в ударе,
Все меня ласкали,
Даже на руках носили
(правда-правда!)
Все
Мой канкан плясали
И обратно звали
Ровно через год,
Но
я
вер –
нулся, хотя здесь мне полный швах,
И
сно –
ва
Рвется в бой маэстро Оффенбах!
Да, Оффенбах!
ЖАК ОФФЕНБАХ!