Приключения Оффенбаха в Америке

Дрезденский книготорговец Инкерман, взявший себе громкий псевдоним Штернау, конечно, не мог сравниться по таланту с Гейне, но благодаря его виршам мне удалось устроить два музыкальных утренника в желтом салоне Казино. Билеты (по талеру за абонемент на оба концерта, по двадцать зильбергрошей за один) продавались в галантерейном магазине моего зятя Фалька и в музыкальном магазине Брейера на Гогештрассе; после исполнения мужским хором Bürgerwehrlied’а я играл на виолончели свою «Фантазию», «Сильфа» и «Болеро», которыми уже лет десять очаровывал аристократические салоны Парижа. К осени гражданскую гвардию распустили, на улицах появились баррикады, бравые песни стали не нужны, мне оставалось только играть в домино по два гроша, попивая рейнское. Инкерман-Штернау переделал мой «Альков» в «Мариэллу, или Сержант и майор», вставив несколько шуток над покойной гражданской гвардией, хотя раньше сам же ее и славословил. Первое отделение, в котором я снова играл «Фантазию» и «Болеро», приняли гораздо лучше – вот вам преимущество вечного искусства над сиюминутными поделками. (Впрочем, за «Немецкую родину» мне совсем не стыдно: через пятнадцать лет я вставил ее в оперу «Рейнские русалки», и она имела большой успех в Вене.) Как только в Париже всё улеглось, я смог вернуться туда из своего «турне».

Пока я вынужденно поднимал боевой дух революционеров в Кёльне, Вагнер в Дрездене ушел в политику намеренно: он выступал с речами перед Союзом патриотов, печатал статьи о реформах, призывая к народному восстанию, и познакомился с русским анархистом Бакуниным, который бежал в Саксонию из Праги. В результате в Опере отменили представление «Риенци», а постановку «Лоэнгрина» перенесли на неопределенный срок. Саксонская королева теперь находила, что придворный капельмейстер Вагнер то плохо дирижировал «Нормой», то сбивался с ритма в «Роберте-дьяволе», а во время генеральной репетиции концерта к Вербному воскресенью, когда оркестр исполнял Девятую симфонию Бетховена, на сцену вылез Бакунин и стал кричать о необходимости дополнить музыкальную революцию народной. Был большой скандал. Восстание в самом деле началось, и Вагнер пришел в ужас, увидев у Арсенала первых раненых, однако остался на баррикадах и даже раздавал листовки саксонским солдатам, призывая их перейти на сторону народа, – как его не арестовали и не расстреляли, уму непостижимо. Более того: в мае сорок девятого года композитор Рихард Вагнер двое суток просидел на колокольне Крёйцкирхе, наблюдая за передвижениями войск в окрестностях Дрездена и передавая донесения в Ратушу, где заседал штаб повстанцев. Пруссаки были не так деликатны, как саксонцы: восстание утопили в крови, Оперу сожгли, а Вагнер чудом успел сбежать в Веймар, где Лист репетировал с оркестром «Тангейзера». Лист же и дал ему денег на дорогу (в расчете на будущую постановку «Лоэнгрина»). Вагнер уехал в Цюрих, раздобыл там себе швейцарский паспорт на чужое имя и с ним явился в Париж, где ему были совсем не рады. Мейербер, представивший наконец публике своего «Пророка», отказался ссудить ему денег, зная, что никогда не получит их назад. (Вагнер так и не простил ему этих тысячи двухсот франков.) Только очередной перевод от Листа позволил Вагнеру уехать обратно в Швейцарию, спасаясь от эпидемии холеры (беда не приходит одна). Впрочем, вы уже знаете, чтó я думаю о Вагнере.