Приключения Оливера Твиста

– Как вы смеете говорить это обо мне? – спросил Монкс.

– Как вы смеете вынуждать меня к этому, молодой человек? – отозвался мистер Браунлоу, пристально глядя ему в лицо. – Или вы с ума сошли, что хотите уйти из этого дома?.. Отпустите его… Ну вот, сэр: вы вольны идти, а мы – последовать за вами. Но предупреждаю вас – клянусь всем самым для меня святым! – что в ту самую минуту, когда вы окажетесь на улице, я арестую вас по обвинению в мошенничестве и грабеже. Я тверд и непоколебим. Если и вы решили вести себя так же, то да падет ваша кровь на вашу голову.

– По чьему распоряжению я схвачен на улице и доставлен сюда этими собаками? – спросил Монкс, переводя взгляд с одного на другого из стоявших возле него мужчин.

– По моему, – ответил мистер Браунлоу. – За этих людей ответственность несу я. Если вы жалуетесь, что вас лишили свободы, – вы имели право и возможность вернуть ее, когда ехали сюда, однако сочли разумным не поднимать шума, – то, повторяю, отдайтесь под защиту закона. Я, в свою очередь, обращусь к закону. Но если вы зайдете слишком далеко, чтобы отступать, не просите меня о снисхождении, когда власть перейдет в другие руки, и не говорите, что я толкнул вас в пропасть, в которую вы бросились сами.

Монкс был заметно смущен и к тому же встревожен. Он колебался.

– Вы должны поспешить с решением, – сказал мистер Браунлоу с большой твердостью и самообладанием. – Если вам угодно, чтобы я предъявил обвинение публично и обрек вас на кару, которую хотя и могу с содроганием предвидеть, но не могу изменить, то, говорю еще раз, путь вам известен. Если же не угодно и вы взываете к моей снисходительности и к милосердию тех, кому причинили столько зла, садитесь без дальнейших разговоров на этот стул. Он ждет вас вот уже два дня.

Монкс пробормотал что-то невнятное, но все еще колебался.

– Поторопитесь, – сказал мистер Браунлоу. – Одно мое слово – и выбора уже не будет.

Монкс все еще колебался.

– Я не склонен вступать в переговоры, – продолжал мистер Браунлоу. – И к тому же, раз я защищаю насущные интересы других, не имею на это права.

– Нет ли… – запинаясь спросил Монкс, – нет ли какого-нибудь компромисса?

– Никакого.

Монкс с тревогой посмотрел на старого джентльмена, но, не прочтя на его лице ничего, кроме суровости и решимости, вошел в комнату и, пожав плечами, сел.

– Заприте дверь снаружи, – сказал мистер Браунлоу слугам, – и войдите, когда я позвоню.

Те повиновались, и они остались вдвоем.

– Недурное обращение, сэр, – сказал Монкс, снимая шляпу и плащ, – со стороны старейшего друга моего отца.

– Именно потому, что я был старейшим другом вашего отца, молодой человек! – отвечал мистер Браунлоу. – Именно потому, что надежды и желания юных и счастливых лет были связаны с ним и тем прекрасным созданием, родным ему по крови, которое в юности отошло к Богу и оставило меня здесь печальным и одиноким; именно потому, что он, еще мальчиком, стоял на коленях рядом со мной у смертного ложа единственной своей сестры в то утро, когда – на это не было воли Божьей – она должна была стать моей молодой женой; именно потому, что мое омертвевшее сердце льнуло к нему с того дня и вплоть до его смерти во время всех его испытаний и заблуждений; именно потому, что сердце мое полно старых воспоминаний и привязанностей, и даже при виде вас у меня возникают былые мысли о нем; именно потому-то я и расположен отнестись к вам мягко теперь… Да, Эдуард Лифорд, даже теперь… И я краснею за вас, недостойного носить это имя!

– А при чем тут мое имя? – спросил тот, до сих пор молча, с хмурым недоумением наблюдавший волнение своего собеседника. – Что для меня имя?

– Ничто, – ответил мистер Браунлоу, – для вас ничто. Но его носила она, и даже теперь, по прошествии стольких лет, оно возвращает мне, старику, жар и трепет, охватывавшие меня, стоило мне лишь услышать это имя. Я очень рад, что вы его переменили… очень рад.

– Все это превосходно, – сказал Монкс (сохраним присвоенное им себе имя) после долгой паузы, в течение которой он ерзал на стуле, с угрюмым и вызывающим видом поглядывая на мистера Браунлоу, тихо сидевшего, заслонив лицо рукой. – Но чего вы от меня хотите?

– У вас есть брат, – очнувшись, сказал мистер Браунлоу, – брат… И достаточно было шепотом сказать вам на ухо имя, когда я шел за вами по улице, чтобы заставить вас последовать за мной сюда в недоумении и тревоге.

– У меня нет брата, – возразил Монкс. – Вы знаете, что я был единственным ребенком. Зачем вы толкуете мне о брате? Вы это знаете не хуже, чем я.

– Выслушайте то, что знаю я и чего можете не знать вы, – сказал Браунлоу. – Скоро я сумею вас заинтересовать. Я знаю, что единственным и чудовищным плодом этого злосчастного брака, к которому принудили вашего отца, совсем еще юного, семейная гордость и корыстное, черствое тщеславие, – были вы!..

– Я равнодушен к резким выражениям, – с язвительным смехом перебил Монкс. – Факт вам известен, и для меня этого достаточно.