Приключения, почерпнутые из моря житейского

– Так что ж такое? тем лучше! пожелаешь им счастливого пути в Москву и велишь кланяться всем знакомым и извиниться, что уехала не простившись с ними.

– Ах, нет, я не могу перенести стыда!

– Это что такое? стыд со мной ехать? Этого я не знал!;. Если стыдно ехать со мной, так зачем и ехать.

Пррр! Карета остановилась подле гостиницы; наемный человек из иностранцев отворил дверцы.

– Этого я не знал! – продолжал Дмитрицкий, – так я избавлю вас от стыда ехать со мной.

И Дмитрицкий полез вон из кареты.

– Николай! – вскричала Саломея, схватив его за полу сюртука.

– Позвольте мне идти!

– Не сердись на меня! делай как хочешь, мой друг! помоги мне выйти из кареты.

– Вот это дело другое; я противоречий не умею переносить; так, так так! а не так, так – мне все нипочем: у меня уже такой характер.

– Ах, Николай, как ты вспыльчив! – сказала Саломея, когда они вошли в номер гостиницы.

– От этого недостатка или, лучше сказать, излишества сердца я никак не могу отучить себя. У меня иногда бывают престранные капризы, какие-то требования самой природы, и если противоречить им, я готов все и вверх дном и вверх ногами поставить.

Дмитрицкий приказал подать обедать и, между прочим, бутылку шампанского.

– Мы, душа моя, сами будем пить за свое здоровье; это гораздо будет лучше; ты знаешь, как люди желают? На языке: «желаю вам счастия», а на душе: «чтобы черт вас взял». Мы сами себе пожелаем счастия от чистого сердца, не правда ли?

– О, конечно!

– Ну, чокнемся и поцелуемся; ты – моя надежда, а я – твой друг!

– За твое здоровье, ты мои желания знаешь.

– Что ж, только-то? прихлебнула?

– Я не могу пить, Николай.

– Хм! Это худая примета! – сухо сказал Дмитрицкий.

– Ты сердишься, ну, я выпью, выпью!

– Вот люблю! – сказал Дмитрицкий. – Для взаимности, душа моя, необходимо иметь одни привычки.

После обеда Дмитрицкий вышел в бильярдную. Бильярд был второклассным его развлечением; за неимением партии застольной, он любил испытать свое счастие с кием в руках, а иногда играл так, для разнообразия, и даже для моциону.

Покуда хватилась и нашла его Саломея, он уже успел вызвать на бой одного ротмистра, по червонцу, и играл преинтересную партию. У противников было по пятидесяти девяти, и дело было за одной билей, которая долго не давалась ни тому, ни другому.

– Идет пари! – вскричал Дмитрицкий.

– Пожалуй, бутылка шампанского.

– И мазу к ней пятьсот рублей [60]: эта биля стоит того.

– Много! – сказал ротмистр. – Господа, отвечаете за меня?

– Отвечаем! – вскричали прочие офицеры, заинтересованные партией.

– Идет! Ну, прищуривай, Агашка, на левый глаз! – крикнул ротмистр, которому был черед играть.

Все шары стояли подле борта; ротмистр решился делать желтого дублетом; ударил – шар покатился к лузе. У Дмитрицкого ёкнуло сердце, он стукнул уже кием об пол. Но шар остановился над самой лузой.

– Стой, друг! Отдаете партию? – вскричал Дмитрицкии, видя, что ротмистр с досады бросил кий.

– Извольте играть! – сказали офицеры.

– Не верите? да это стыдно играть! – сказал Дмитрицкии и наметил в шар, который стоило только задеть, чтобы он свалился в лузу.

В это самое время Саломея, закрытая вуалем, взглянула в двери и, не зная, что Дмитрицкий в таком положении, когда под руку опасно звать, крикнула нетерпеливым голосом:

– Николай!

– Промах! партия! – вскричали офицеры.

– Пьфу! – вскричал Дмитрицкий, швырнув кий на бильярд.

– Пора ехать, – сказала Саломея.

– Да что мне пора ехать! Черт знает что! Кричать под руку! Да подите, пожалуйста!

Саломея вздрогнула: так прикрикнул на нее Дмитрицкий.

– Эта партия не в партию, господа, – сказал он, – надо переиграть!

– Нет, очень в партию, – сказал ротмистр, – если хотите, новую.

– Извольте! – сказал Дмитрицкий, – на квит!

Руки его тряслись от досады; с ним не опасно было играть.

Он проиграл три раза на квит и, ясно чувствуя, что не может играть, бросил кий.

За пазухой у него было только три тысячи, отложенные из шкатулки, на дорогу; целой тысячи недоставало. Это для него было хуже всего: ключ от шкатулки был у Саломеи, надо было просить у нее денег.

– Остальные сейчас принесу, господа, – сказал он, уходя в свою комнату.

Саломея сидела на диване, закрыв глаза руками, В ней боролись две страсти – молодая любовь с старой гордостью.

– Помилуй, друг мой, что ты сделала со мной! – сказал Дмитрицкий, подходя к ней.

Саломея ничего не отвечала. – Я, впрочем, тебя не виню, ты не знаешь условий бильярдной игры; но ты могла меня осрамить.

– Чем я вас осрамила? вы меня осрамили!

– Хм! теперь у меня вспыльчивость прошла, и потому я тебе объясню, в чем дело. Ты не знаешь, что на бильярде есть такая легкая биль, что тот, кто не сделает ее, должен лезть под бильярд. Ты крикнула под руку, я дал промах и должен за неисполнение условия или драться на дуэли, или откупиться суммой, которую с меня потребуют. Под бильярд, разумеется, я не полезу, платить четыре тысячи из твоего капитала также не хочу, так прощай покуда.

– Никоей! Николай! – вскричала Саломея, удерживая Дмитрицкого за руку, – я тебя не пущу!

– Нельзя, душа моя, честь выкупается кровью или жизнью.