Приключения принца Иоганна Мекленбургского

Что в городе-то творится? встревоженно спросила Авдотья. Бунт, коротко ответил Дмитрий, кто-то народ баламутит. Кричат, что немцы государя предали, и пошли Кукуй громить. Охти! Да это же близко совсем… Иноземную слободу хорошо охраняют, рассудительно заметила Алена, продолжая качать девочку, как бунтовщиков отобьют, так они в разные стороны кинутся грабить. Могут и до нас дойти. Спаси и сохрани Царица Небесная! Да неужто нас не защитят? Кабы здесь батюшка был, снова подала голос Машка, так он бы враз всех татей разогнал, а так… Надо в дом быстрее возвращаться, там и стены помогут, прервала их боярышня и обернулась к княжичу: А тебе, добрый молодец, спасибо, что дитя уберег. А теперь скройся и никому об том ни говори, даже под пыткой. А когда государь вернется, тогда и откроешься. Но только самому государю или брату моему. Михальскому еще можно или Пушкареву, а больше ни-ни! Даже если на съезжую угодишь! Все сделаю, как скажешь, Алена Ивановна, поклонился тот. Ступай с Богом! А ты почему думаешь, что он на съезжую угодить может? удивленно спросила Авдотья, проводив глазами ускакавшего драгуна. Да потому что полк его в войске государевом, а сам он почему-то в Москве оказался, пожала плечами девушка. Да еще и рядом с Лямкиной, когда на нее напали. Так, может, по службе… Вот там и спросят, что за служба такая. Это что же, Лизку убили? снова влезла в разговор Марьюшка. Ой, а ведь и верно, горюшко-то какое!.. запричитала стрельчиха, но затем резко остановилась и накинулась на дочку: А ну говори, откуда ты знаешь, как Лизкина дочка выглядит? Мне Ваня показывал, независимо ответила ей она, но на всякий случай отодвинулась ближе к Алене. Сколь раз тебе велено, окаянная, начала выговаривать ей мать, не зови эдак государя… А он мне разрешил! Выпорю!

У деревни Ярцево в шестидесяти верстах от Смоленска наши войска снова повстречались с поляками. Ну как повстречались… Корнилий со своим отрядом гонял их днем и ночью, не давая ни минуты передыха. Озлобившиеся ляхи даже несколько раз пытались устроить ему засаду, но всегда с одним и тем же результатом. Всякий раз, когда мучимая жаждой мести польская кавалерия шла в атаку, ее встречали картечные залпы и ряды спешенных драгун, а по флангам били рейтары и поместная конница. Так мы разгромили уже три небольших вражеских отряда, но королевичу пока что удавалось избегать встречи с нами.

Наконец, в один прекрасный день нам повстречались не беглецы, ускользнувшие из-под Можайска, а хорошо организованное, хоть и небольшое войско. Как оказалось, это были подкрепления, возглавляемые великим литовским канцлером Львом Сапегой и рефендарием Александром Гонсевским. В какой-то момент показалось, что вот-вот разгорится новая битва, но канцлер и едущие с ним сенаторы уже знали о поражении своей армии и потому были настроены весьма миролюбиво. Посланные ими парламентеры сообщили, что паны комиссары желали бы приступить к обсуждению мирного договора. Как говорят в народе, худой мир лучше доброй ссоры, и я, покобенившись для виду, немедля дал свое царственное согласие. Надо сказать, что мир мне нужен был ничуть не меньше, чем ляхам, правда, они об этом не знали, на мое счастье. Тревожные известия из Москвы, где творилось что-то непонятное, и с юга, откуда огненным валом катилась армия Сагайдачного, заставляли меня торопиться. К тому же авангард моего воинства был совсем не велик; впрочем, опять же на мое счастье, они не знали и об этом. Как бы то ни было, переговоры начались. Заседать в избе, освобожденной от хозяев, высокие договаривающиеся стороны не пожелали, так что посреди деревни был устроен большой навес, где и происходили переговоры. По обеим сторонам его были поставлены наскоро сколоченные столы для членов делегаций. Охрану осуществляли спешенные кирасиры и гусары, напряженно поглядывающие друг на друга.

От Речи Посполитой переговорщиками выступили сам канцлер Сапега, каменецкий епископ Новодворский, сохачевский каштелян Плихта, ну и начальник Московского гарнизона во время оккупации пан Гонсевский, куда же без него. Чуть поодаль от панов сенаторов толпилась их свита. Руководителем нашей делегации выступил лично я; с недовольным видом сидел в кресле и поглядывал на господ сенаторов, как будто собирался их съесть, но в последний момент мне помешали. Сами переговоры вел окольничий Вельяминов и освобожденный из плена думный дьяк Ртищев. Первушка, ради такого дела окончательно утвержденный в должности секретаря, вел протокол, а толмачом служил однорукий Лопатин. Как водится во время подобных переговоров, польская сторона для начала выкатила мне целую бочку претензий. Тут было все: и узурпация московского трона, и «незаконный» захват Смоленска, и «разбойничий» набег на Ригу, и крайне неблагородная расправа с Чаплинским, и вообще негуманное отношение к пленным. Терпеливо выслушав весь список обид, нанесенных гордой шляхетской республике, я зевнул и громко сказал Вельяминову: