Приключения профессора Браннича

– Прямо удивительно, – рассуждал он вслух, – как такое, в сущности, весьма нередкое явление действует на всех. Ведь никого не удивляет ни гром, ни град, – точно также не должны бы пугать нас и некоторые проявления внутренней жизни земли. Ведь трудно даже сосчитать, сколько земля уже перенесла землетрясений, и перенесла довольно счастливо. Я недавно читал статистику землетрясений. Клуге насчитывает во Франции, Испании и Италии две тысячи триста десять землетрясений, и это всего за четыре года, с 1850 по 1854 год, то есть в среднем числом пятьсот семьдесят семь землетрясений в год. В Греции в течение двадцати лет, с 1858 по 1878 год, случилось тысяча сто землетрясений, а в Германии и Австрии с 1875 по 1880 год – около четырехсот. А сколько же их было за это время в слаборазвитых странах? Если бы на каждый год приходилось хотя бы по одному сильному землетрясению, то и в таком случае люди, казалось, могли бы привыкнуть к ним.

– Как раки к кипятку, – мрачно прошептал Станислав.

Глава 15

Триас

Золотые лучи восходящего солнца пышным пурпуром окрасили небо и весело заиграли на зелени лугов и лесов, на зеркальных водах. Гигантские хвойные деревья слегка покачивались и склоняли свои вечно зеленые ветви, словно приветствуя друг друга. Тут же важно колыхались пушистые ветви саговых пальм, дивных деревьев, представляющих собой как бы слияние трех разных типов. Они напоминали и папоротники, и хвойные деревья, но больше всего позднейшие пальмы. Плоды в виде шишек с непокрытыми семенами, приближали их к соснам и араукариям. От папоротников они позаимствовали пушистые листья, вырастающие из верхушки ствола. Они не так стройны, как пальмы, несколько тяжелы и грубоваты на вид, но все же очень на них похожи. Рядом с гигантскими хвойными деревьями, они нисколько не терялись – наоборот, задавали тон картине, так как были самыми совершенными представителями флоры своего времени. У подножия их теснились кусты, травы, целый лес разных мелких растений триасового периода. Открыли глаза дневные животные, ночные же спешили укрыться в своих мрачных углах. Проснувшиеся путешественники были поражены красотой развернувшейся перед ними картины. Недоставало лишь оживленной, легкокрылой толпы высших насекомых и шумных птиц – иначе даже лорд Кэдоган мог бы решить, что они оказались в нынешнем тропическом лесу. Осторожные, подозрительные четвероногие прятались в тени деревьев, в кустах и травах, и трудно было даже заподозрить их присутствие.

Зато растительный мир являлся здесь во всем своем великолепии и красе. Путешественники долго бродили по прелестным рощам и лужайкам и, наконец, набрели на живописный берег реки, лениво катящей свои мутные воды.

Торжественную тишину нарушало лишь стрекотание жестких крылышек кузнечика, самого старого представителя крылатого царства и других насекомых, скрытых средь ветвей и в траве. Ни одно животное не попалось им навстречу. Приблизившись к берегу, они услышали какой-то странный шум и невольно остановились.

Из-за деревьев быстрыми прыжками приближался великолепный крокодил, рядом с которым самый большой американский аллигатор показался бы карликом. Каждым скачком этот широкий и плоский великан покрывал сотни две шагов, затем зигзагом сворачивал в другую сторону и опять стрелой пролетал двести шагов. Еще одна секунда, и раздался оглушительный шум. Плоскоголовое короткошеее чудовище бросилось в воду и с такой силой ударило по волнам своим могучим хвостом, что брызги взлетели чуть не на двадцать футов в высоту. Затем опять наступила тишина.

– Знатная штука! – заметил Станислав, который стал понемногу привыкать к всякого рода гадам и перестал их так бояться.

– Да, ничего себе, – буркнул лорд и, обратившись к профессору, спросил – Что это за животное?

– Это белодон, – ответил Браннич, – хищник, сеющий на своем пути страх и разгром. Ни один гад не решится приблизиться к реке, которую он избрал своим притоном.

– А на суше он не опасен? – спросил Станислав.

– На суше он часами лежит неподвижно и вынюхивает добычу. Почуяв ее, он с быстротой молнии бросается на нее и втаскивает в воду, где разрывает крепкими когтями своих передних лап и съедает. Он чрезвычайно ловок и неустрашим в своей стихии, на суше же несколько робок, неловок и неуклюж. Лишь страх может заставить его быстро двигается.

– Зачем же он вылезает из воды, если ему там лучше?

– Во-первых, он любит греться на солнце, а во-вторых, у него натура цыганская. Он не может долго оставаться на одном месте и переходит из одной реки в другую. Но это не самое крупное пресмыкающееся из обитающих здесь. На суше здесь водятся экземпляры гораздо крупнее.

– Неужто?! – воскликнул с удивлением и испугом Станислав.