Приключения сомнамбулы. Том 1

Поначалу Петя усыплял бдительность, обносил чёрными груздями под водочку, затем удивлял. Подавалось филе кролика в подливе «Мартини», паэлья, гаспаччо по-андалузски или жареное мраморное мясо на японский манер, и нежнейшее брюшко тунца, осьминог и крабы с авокадо, икрою летучих рыб. Вы, Илья Сергеевич, будьте снисходительны, бога ради, – оправдывалась с ребячьей весёлостью, – многих танцовщиц хронический гастрономический синдром мучил, вкусно да вволю поесть не удавалось, гомеопатическими дозами пробовали, потом – нехватки всего, блокада, не оттого ли память пышными столами уставлена? Сама-то я кухонная неумеха, чаем с блинами толком угостить не могу. Но хоть убейте, по сю пору во рту тают перепела, истомившиеся в спиртовом настое из кактусов и розовых лепестков; Петя уверял в подлинности древнего лакомства ацтекских вождей, – старушенция опьянялась воспоминаниями.

Вдохнул запах мяты, глотнул самодельного «Бенедиктина».

Есть только ми-и-и-г, – грянула, звякнув стаканами, хоровая спевка за стенкой, – только-о-о ми-и-г между прошлым и будущим…есть только ми-и-иг, за него и держи-и-ись…

ещё о его пристрастиях (Тирц-виночерпий)

– Италия, конечно, покорила Тирца своим искусством, а франкофильство его, думаю, не в последнюю очередь обязано было заманчивым букетам отборных вин.

Пётр Викентьевич частенько и к нам в Адмиралтейскую часть, на Миллионную, захаживал без приглашения, по свойски, да не один – за ним и запоздно мог волочиться неопрятный шлейф сомнительных поклонников и поклонниц, ловивших каждое его слово… ой, я же сначала о другом хотела сказать…

Летом двенадцатого, измученная «…Фавном», скандалами в труппе, я с Костей отдыхала в Провансе. Жили в простом деревенском доме. С петухами вставали, наслаждались прогулками меж оливковых и апельсиновых рощ, рано укладывались спать. А Петя, как только он умел, взорвал сельскую идиллию. Научился править автомобилем и примчался, гордый, из Биаррица хвастать своим искусством; отвёз нас посмотреть на гору Святой Виктории, потом уломал катить аж в Испанию, ему приспичило увидеть мистический модерн какого-то безумного каталонца, который в одиночку строил высоченный собор! На беду ли, удачу у границы колесо отскочило, пока привинчивали – завечерело, и Петя отложил экскурсию до лучших времён, увы, так и не наступивших. Однако умел же отвести душу! И нас, трезвенников, принудил к объездам окрестных винных шато – распивали пару бутылок и в южной темени – дальше, дальше, войдя в раж, Петя сполна проявил свою тираническую натуру – будил хозяев. Я втянулась в дегустационный спектакль, нагляделась за длинными столами под звёздами на повадки и аксессуары подлинного ценителя. Ей-богу, Петя не только нос – градусник в бокал опускал, к фонарю бегал проверить температуру… когда, как домой добрались, не помню.

на ночь глядя

Соничка провалилась в глубокий сон.

Анна Витольдовна натянула одеяло, аккуратненько отвернула простыню под восковым подбородком.

– Пётр Викентьевич и к нам на Миллионную частенько захаживал, да не один, за ним и запоздно мог волочиться шлейф неопрятных вечных студентов, курсисток с папиросками, сие развязное и неотвязное племя сжёвывало мигом всё, что выставлялось на стол, да ещё жуя, чавкая и дымя немилосердно, смотрело в рот Тирцу – Петя не опубликовал ни строчки, умудрился менторством завоевать популярность. Ко всему Ираида его в хиромантию вовлекла, и он преуспел, ибо обладал повышенной чувствительностью, сочетал воображение с дисциплиной ума. И подурачиться, конечно, любил. Пожмёт, знакомясь, ручку и под локоток, и – к окошку. У него, помню, была путаная теория о таинственных огнях, тёплом и холодном, между которыми мечется жизнь и которые для каждого зажигает небо, как манящие маяки в ночи. Здешний, земной свет, тёплый. А тамошний, потусторонний, холодный, проникающий в нашу жизнь, вытесняющий тёплый, Петя выискивал в городских окнах. И, найдя, в притворной задумчивости усаживался на подоконник, болтал ножкой, напуская страхов, с ледяным видом то в заоконную черноту с тёплыми и холодными огнями, то в иссечённую линиями судьбы ладошку испытуемого всматривался, прямо-таки завораживал бессердечностью – гадал-пугал, но, улавливая очередную победу холодных огней над тёплыми, ничегошеньки утешительного не обещал.

– Он из любви к искусству предсказателя так щекотал нервы?