Приключения сомнамбулы. Том 2

Ванецкий: да, пиротехника – наш жанр, наш!

Опять забарахлил микрофон.

«Скандалы Недели» (прямое включение! прямое включение! прямое включение!)

Сенсация из «Золотого Века»! «Сон»-«Сони», новый спонсор русского «Букера», в последний момент изменил правила конкурсной игры, меняются даже номинации, жюри в замешательстве…

Тима пьяненько качнулся, подмигнул: то ли будет ещё!

Раскат грома, вспышка, свет гаснет.

дубль 8 (начало, порядком поднадоевшее)

Часы бьют девять раз.

Дорн, сверяет по своим: отстают, сейчас семь минут десятого.

Света: опять? Сколько можно?!

Алиса: думали повеселиться, а такую гонят бузу!

Тима, устало улыбаясь, посмотрел, как Дорн, на часы: скоро, скоро уже.

Срочное сообщение зажглось на экране: резко пошли в рост акции «Сон»-«Сони», там и сям в зале раздались возбуждённые голоса, шум. Кто-то устремился к биржевому табло. Алиса восторженно посмотрела на Тиму, тот сделал каменное лицо. Соснину показалось, что Тима был доволен и испуган одновременно.

Аркадина: криминальная повесть? В самом деле? Это оригинально и ново для русской литературы.

Опять зажглось срочное сообщение: «Сон»-«Сони», став генеральным спонсором русского «Букера», изменил после полуфинала формат премии, сюрприз в разгар решающего обеда в «Золотом Веке»! – финал проходит по новым правилам, хотя лидерство Адель Авровой не подвергается сомнению… вот, все увидели, что такое власть денежного мешка, дождались. Богатеям – закон, что дышло… шум, ропот, почему-то – аплодисменты.

По экрану летит белый лимузин.

Глаза сестричек вспыхивают азартом – что-то будет, что-то будет.

А Тима и доволен, и озабочен, заварил кашу; тут ещё ему сообщеньице пришло на пейджер.

Что там, что новенького?

Тима сжал зубы, под нежной кожей задвигались желваки.

О, он, кажется, протрезвел.

Аркадина: мой бедный, бедный мальчик. Я была тебе скверной матерью, я была слишком увлечена искусством и собой – да-да, собой. Это вечное проклятье актрисы – жить перед зеркалом, жадно вглядываться в него и видеть только…

Шамраев, вполголоса Тригорину: знакомый текст, где-то я его уже слышал. Это из какой-то пьесы?

на концерте, посвящённом «Довлатовским чтениям» (концерт в разгаре)

– Теперь, по заявке ветерана конвойных войск прапорщика Ширшова, который служил в одной роте с Сергеем Довлатовым…

Краснознамённый ансамбль завёл: будет людям счастье, счастье на века-а, у советской власти-и сила-а вели-и-ка-а-а-а…

чем чёрт не шутит?

– Прогуляемся? Пора размять ноги, – Света посмотрела на Соснина.

Тима протянул карточку.

– Я свою захватила, – независимо повела оголённым плечиком, качнулась усеянная бисером сумочка.

Прерывисто светились постеры и очаги кухонь, гастрономический репертуар, на ночь глядя, ужался, но всё-таки: в китайской кухне поджаривались оранжевые стручки с кузнечиками, французская соблазняла гусиными паштетами, у грузин варилась мамалыга, вертелись на шампурах купаты и шашлыки.

– После суфле хочется чего-нибудь остренького! – всосала слюну Света и подала карточку сопревшей в нерповом башлыке эскимоске; та, поводив туда-сюда карточкою в щели оцинкованного прилавка, положила на тарелки ломтики строганины, машинально оторвала от рулончика – взамен салфеток – две ленты туалетной бумаги с ледяными пейзажами; хотела добавить по замороженному глазу тюленя, но Света и Соснин благоразумно отказались.

– Пардон! – задев Свету плечом, прокартавил Эккер и Соснина ослепил очками, – где мы могли видеться? Такое лицо знакомое… не встречались ли мы в карнавальной Венеции? Или на Лидо, на симпозиуме? – Эккер тёр лоб; когда Соснин сожалеюще покачал головой, отошёл.

Рядышком, у итальянской кухни было помноголюдней, запахло кофе.

– Поменяли правила по ходу игры? Если платят, творят, что хотят?

– Очень просто, играли в шахматы, миттельшпиль миновали и вдруг приказ: играете в шашки!

– Шулерство, их любимое блюдо!

– Позорище, пусть подавятся своими биточками!

– И в жизни так сплошь и рядом, правда попроще, какие там шахматы – начинаешь в шашки сражаться, а не успел в дамки пройти, как уже козла с другими прощелыгами забиваешь!

– Мелочь, но характерная! – охмуряли незабвенными зразами, теперь биточками. Беззаконие, однако, во всём, боролись за демократию, а напоролись… мы на краю пропасти, – Мухаммедханов потягивал коллекционное тосканское «Кьянти».

– Не надо безответственно обобщать, меня, независимого наблюдателя, никогда не игравшего в поддавки с кремлёвскими политтехнологами, шокировали, однако, ваши огульные обвинения в экстренном «Коммерсанте» после трагической гибели Белогриба! – нападал с сумасшедшим задором Эккер, – по вашей милости, Устам Султанович, всех нас захлёстывает мания заговоров. Между тем, худшее позади.

Арганов расстегнул светлый свободный хлопковый пиджак, назидательно качал лысиной, в такт, робким плоским маятником, слепяще покачивался шёлковый лазорево-жёлтый галстук.