Приключения сомнамбулы. Том 2

– Не дореформировали общество, господа либералы? Напротив! – мы пожинаем ядовитые плоды хвалёных рыночных реформ по западным образцам, чикагские мальчики пошебуршили, набивая себе кейсы наличностью, а мы… повсюду бал правят жулики и преступники! – огрызнулся Роханов-Ужинов, перегнувшись к йельской патриотке через обсаженный ползучими цветами барьерчик.

– Чикагские мальчики не были героями моего романа, я, ещё учась в Коннектикуте, сердце отдала зрелому Кейнсианству, – с обезоруживающей улыбкой раскрывала интимные секреты профессорша.

Роханов-Ужинов оторопело полез в кармашек замшевой блузы.

– Хрен редьки не слаще, – проносясь мимо, подсказал улыбчатый Губерман.

– Не мудрено, что не слаще, все врут, – театрально передёрнулся от крепкой граппы Гульянов, поставив опорожнённую стограммовую рюмку, – «Омега-банк» наобещал с три короба, а Каннибалов и Шалодомов с денежками в Европу смылись, саженцы вишнёвые зачахли в питомнике, когда за долги тепло отключили, те же, что в грунт повтыкали наспех… стыд и срам! Изобретателя, который Пизанскую башню выпрямлял, «Гран-при» на ярмарке в Ганновере брал и капсулу для навозного компоста придумал, за нос с договором водили, пока не помер. Стыд и срам, одна надежда на Путина.

– Душа уходит, душа, – потирая грудь, Роханов-Ужинов доставал валидол из кармашка блузы, – и свет погас, а вы – Путин! Мы – континент, а идём ко дну! Я на паскудный обед в «Золотом Веке» приглашение отклонил, стошнило бы. И повсюду худо, худо, глобалисты компьютерным мышам доверили править миром, но у нас-то свой путь, свой! Роханов-Ужинов раздражался, мало, что тёртый пармезан заканчивался, так и винного уксуса с оливковым маслом оставалось в приборных графинчиках с гулькин нос. – Итальяшка за стойкою возмутителен, через раскосого боя, который по-русски ни бе, ни ме, непроваренные макароны навязывал, теперь телятины не дождёшься, – крикнул бою, не очень-то надеясь на понимание, – «Песто» к телятине не забудьте.

– И ведь ругали советский сервис, – констатировал Арганов, принимаясь за горячее клубничное фламбе с корицей.

– Что такое «Песто»? – тихонько спросил Соснин; перекосившийся лик Роханова-Ужинова переполнял милосердием, – в «Песто» можно добавить цианистый калий?

– Можно, добавляют по вкусу, – попала в тон Света, – это соус. Смесь зелёного базилика, чеснока, кедровых орешков и пармезана с оливковым маслом, – осмотрелась, – о чём базарят? Пока доспорят, забудешь с чего сыр-бор начали.

– Безразмерные споры, нет на них формата.

– И бесполезная говорильня эта тоже станет когда-нибудь кому-нибудь интересна? – спросила серьёзно, – уверены, что пустопорожние споры-разговоры…

– Уверен…

– Ну, конечно, – показала зубки Света, – наше время будут изучать по таким вот рисункам речи…

Запыхавшийся бой доставил две пиццы на фаянсовых плоских блюдах-подносах с загнутыми краями; внушительные, сочащиеся красной пастой круги.

– Нас, евразийцев, несущих в народ освободительно-объединительную идею, горстка, – Роханову-Ужинову померещилось сочувствие в реплике Арганова, повернулся к нему, – миллионы спят, одурманенные демократическими посулами, вот и болит душа. Однако пробуждение континента миллионов, пусть после нас, будет страшным!

– После нас, после нас, – перекрестился Ванецкий.

– Только потопа здесь не хватало! – выдохнул Ук.

Роханов-Ужинов трясся от злости, беспомощно потирая грудь.

– Не волнуйтесь, ради Христа, не волнуйтесь, – театральным рычанием утешал Гульянов, – стрессы для больного сердца губительны.

– Душа, свет, пробуждение континента, не надоело народ дурить? – взъерепенился Эккер, не жалея сердечника, – континентальность как объединительная идея? Евразийство? Подмена истории географией! Что с того, что низкорослая Уральская гряда российскую твердь условно на Европу с Азией поделила, прикажете нам самим раздваиваться? И какой-растакой у нас неомываемый континент? Нас три океана омывают, а Америку только два, факты упрямы…

– Какой третий? – Роханов-Ужинов досасывал валидол.

– Северный Ледовитый!

– Ну, знаете ли… вы… вы – подтасовщик…

– А ваше Евразийство – мягкий, комплиментарный шпане фашизм, пока мягкий, хотя шовинистические подонки, едва заслышав гимн континентальной исключительности, поднимают бритые головы, выпучивают оловянные зеньки! Это подловатая игра с тлеющим огнём, пока тлеющим, – развивал наступление Эккер, – ибо в сердцевине вашего Евразийства претензия даже не на затасканную путаную идею, но на политическую программу, которая будет провокационно эксплуатировать предрассудки…

– С чего начнётся исполнение программы? – склонил лысину Арганов.

– С изоляционизма!

– Сценарий осаждённой крепости не реален! – улыбнулась профессорша, – новая русская элита, те же силовики, хранящие углеводородные деньги в швейцарских банках, изоляции не допустят.

После «Папперони» во рту горело.