Приключения сомнамбулы. Том 2

– А-а-а… – летела по нижнему обрезу табло строка, – возвращаем боль и трепет, возвращаем боль и трепет.

Спустились на одном эскалаторе, другом, под сине-розовой вывескою «Сон»-«Сони» свернули, наткнувшись на случайного прохожего, в пустынную колбасно-телевизионную улицу.

«Выхода нет», «выхода нет» – светились таблички в перспективе и в боковых отростках улицы.

Автоматически распахивались стеклянные двери.

– Здесь мы познакомились, помните? – ласково взяла за локоть, её волосы нежно пощекотали щёку; наверное, ей совсем худо, если в нём искала опору?

– Сначала, по-моему, разговорились на улице, у постера, что неподалёку от аэропорта, потом толкались на «Поп-механике».

– Ну да, но «Большой Ларёк» накрыл священные места крышей.

Сцепки разномасштабных аквариумов, наполненных не водой, переливчатым светом, блеском, за стёклами – прогнивший, покоробленный, наклонный забор, снабжённый, впрочем, множеством новеньких хромированных подпорок; кое-где остекление почти касалось забора.

Поозирался, обвыкся и уточнил. – С трудом, но припоминаю, хотя вокруг всё стало неузнаваемым, «Самсон»-«Самсунг» сметён… когда это было? Часы стояли.

– Время пролетело, хотя кое-что сохранилось, – прикоснулась прохладными пальцами. За выставкой-продажей персидских ковров, окутанной восточными благовониями, не доходя до загоревшегося синими буквами предупреждения «выхода нет», вынужденно свернули, на сей раз в галерею со сводчатым остеклением, и – зашагали по сиренево-голубым тосканским горам, холмам; слева от солнечной грани Баптистерия – за могучей пластикой Санта-Марии…, за площадью Синьории – жёлтый блеск Арно у Понто-Веккио, сады с дубравами на склонах Ольтрарно. Замычали коровы, заблеяли овцы, на удлинённых экранах-табло засверкали механические ножи забойного цеха; часы попрежнему стояли, а зеркал прибавилось, стада сделались тучнее; и число рекламных строк удвоилось, одна над другой бежали по всем табло, но корейские марки соусов заменили японскими. Соснин и Света согласно попятились, обогнули Сиену, темнокаменную и суровую, романско-готическую, и – на северо-восток, на северо-восток, мимо Болоньи, мимо Падуи, к красному карандашу колокольни Сан-Марко, зазеленевшей вдали лагуне. И опять на юг, на юг. Над головами с никелированных штанг свисали окорока, толстые телячьи колбасы, грозди сосисок, сбоку маняще вытянулся, вспыхивая и угасая, экранный ряд. Мысленно вновь пустился перебегать от телевизора к телевизору! И как же, прогуливаясь при смене блюд, не узнал этих достопамятных мест? За возвышеньицем, на татами, в уютнейшем закутке, подросшая пагода! В кадках – те же деревца с отглянцованными мясистыми листьями… но не скользко, совсем не скользко.

Смотрел под ноги, на протёршиеся, потускневшие плитки. Оказывается, хотелось сюда вернуться! Остановился, забыв о Свете. Странное волнение овладевало им – здесь, где замерло его новообретённое время, успел образоваться магнетический сколок прошлого, дорогого именно ему прошлого, он ностальгировал по «Самсон»-«Самсунгу»? Огляделся. Всё такое знакомое, близкое, – не верилось, вернулся после долгой разлуки. Вот они, Фламиниевые ворота, и – трезубец всё так же энергично прорезал вечные городские камни, и широченная лестница стекала с Пинчо, поодаль сверкали поливаемый водой Тритон, многоструйный Треви; купол Пантеона – правее, в сторонке, а там впереди, за рябью крыш, – золотистые микеланджеловские дворцы, и мраморные скелеты античного великолепия, белеющие за ними внизу, за капитолийским холмом, тянущиеся к тёмным облакам хвои, над которыми возвышается Колизей. Обвёл благодарным взглядом упругую излучину Тибра. Это был его, изрядно затёртый подошвами Рим.

– Да, плитка стёрлась, не блестит, но полы пожалели пока курочить, Тима плитку обещал через год на новую поменять.

– Тоже на итальянскую?

– Какая разница? – медленно шли вдоль телевизионного ряда, миновали Умбрию, опять шли через Тоскану на север. – Сейчас много хорошей плитки… и пагоду пока сохранили, а галерею сразу просторную пристроили, чтобы удобнее было, никому не мешая, глазеть на экраны.

– К забору пристроились… бывали за забором?

– Чего ради? Любоваться свалками и автомобильным кладбищем? Пристроились для того, чтобы между телевизорами и холодильными ваннами для мясопродуктов высвободить побольше места.

Тригорин Дорну: вот ведь какая ерундовина получается, господин доктор. Кто лучше вас мог знать о содержимом саквояжа, о склянке с эфиром и о том, при каких обстоятельствах эта дрянь взрывается?

Щёлк.