Приключения сомнамбулы. Том 2

– И всё же – обслуживание? Литература вырождается в общедоступную разновидность сервиса? Чтобы отвлекать от насущного, не смущать властьимущих?

– Тенденция, однако.

– Поэт сказал – чем больше ты прочитаешь умных книг, тем меньше твои шансы стать императором.

– Какой поэт?

– Мао Дзе Дун!

– Побеждает новая культурная революция?

– Хунвейбины переродились в гедонистов, сели за компьютеры, у них под руками теперь множество чудесных, распоряжающихся выдачей удовольствий пультов! В эпоху телекоммуникаций, которые новую революцию вдохновляют и вооружают, для самоутверждения власти не нужны кровопускания и высылки неугодных в сельскохозяйственные коммуны. Шоу-бизнес сильнее госбезопасности! Шоу без стука входит в любой дом и продолжается круглосуточно!

– Слышали? Даже писатели с репутацией готовы встать на коньки, акробатничать под куполом цирка.

– Ещё бы! Массовикам-затейникам от всех искусств заведомо гарантирована массовая поддержка!

– Ха-ха-ха, армия претендентов на императорский трон! Миллионы перед телеэкранами жуют дурманную жвачку, миллионы бездумно гуляют по интернету. А что-то шибко серьёзное уже нужно лишь аутистам, требующим, чтобы книги издавались издателями себе в убыток! Что-то серьёзное – застарелая ересь.

– Увы, масс-медиа не родить обратно.

– Звёздное-то небо над головой пока, – взгляд и руки потянулись к стеклянной крыше, – однако с внутренним нравственным законом туговато стало, оттого и звёзды многим не светят.

– Каждому – своё!

– И свежих голосов – раз-два и обчёлся.

– Но есть же, есть!

– Исключение подтверждает правило?

– Конъюнктурщики гонят «экшн», а он…

– Кто он? Фото не поместили, ничего не известно, вы…

– Как же, знал, мы встречались… – доставал кота из мешка…

– Поплыл против течения, у его фразы, перебитой придаточными предложениями, прерывистое дыхание, – чуть поодаль прохаживался вдоль цветочного барьера в компании умных престарелых дам чопорный всезнайка-Головчинер. Тихая культурная оппозиция творившемуся в «Золотом Веке»?

– Почему, Даниил Бенедиктович, и само повествование перебил, в начале выболтал что и чем кончится, затем повёл рассказ от Адама? И так подробно… опять послевоенные годы, замедленное взросление.

– Похоже на синдром «Амаркорда», архетипическая поэтизация детства в тоталитарном прошлом.

– Романная композиция задом-наперёд выстроена, накренилась от перегрузок… Даня, зачем столько Италии? Ещё в Венеции хотела вас об этом спросить, но с моста Академии такой пленительный открывался вид, всё постороннее вылетело из головы.

– Вечные поиски рая на земле, художественного рая, как средоточия гармонии и красоты. Когда мнится, что зримый, вроде бы материализовавшийся образ рая найден и обретён, легко ли его покинуть? Рай не ужимают по композиционным соображениям.

– Ничего не поняла! Слов много, но о чём они повествуют, не поняла… и всё-таки мне понравилось, – признавалась тощая и плоская, ярко намазанная клыкастая дама с замотанным газовым шарфиком горлом; компания рассаживалась на длинной оранжево-зелёной тахте с фривольными подушками.

– Если понравилось, значит поняли, – мягко возражал, опустив нос и свернув губы трубочкой, Головчинер.

дубль 8 (продолжение, с нотками ностальгии)

Тригорин нетерпеливо: про литературу поговорим после. Сначала, если не возражаете, давайте выясним, кто убил Константина Гавриловича. И тут бросается в глаза одно любопытное обстоятельство.

Шамраев: какое?

Тригорин: самое примечательное в этой истории – фокус с взорвавшимся эфиром.

– Как мне надоел Чехов, как надоел.

– Это не Чехов.

– А-а-а, бросьте, – отмахнулась лёгкой рукой.

– Внимание автомобилистов! – откуда-то сверху. – Невский стоит, пробка от Фонтанки до Садовой.

Поднялись по лестнице, той самой, игриво срисованной с Испанской, для пущей шоу-парадности сложенной из пропускающего свет, стекловидно-белого мрамора, прошли под невесомой, колеблемой лучами прожекторов бледно-розовой триумфальной аркой. В «Пузе от «Синебрюхофф» гудели байкеры. За стеклом угадывались знакомые лица… толстяк, киноблондинка… чёрные дьяволы и дьяволицы, вздымая литровые кружки, тонули в синей вибрации.

– У «Тинькофф» лучше, пиво живое, сваренное не на заводе, в ресторанном зале.

– Реклама? Где ваш расчудесный «Тинькофф»?

– За Казанским собором, не доезжая Гороховой. Туда, правда, доехать всё трудней, пробки.

– Антиреклама! Во всяком случае, для меня.

Проносились по удлинённым фоновым табло энергичные строки из крупных букв: писатели на льду, писатели на цирковой арене… За плывучим сиянием бесконечных витрин бежали на месте по движущимся вспять рифлёным дорожкам, обсаженным стриженым искусственным лавром, сногсшибательные атлеты с распаренными, блестевшими потом торсами, красотки в изумительных купальниках крутили педали привинченных к полу велосипедов.

– Владения маркиза Карабаса-Барабаса?

Света вздрогнула; Соснин угадал её мысли.

На мерцающем табло над салоном красоты и хирургического омоложения «Новый мир» рождалась боттичеллиевская Венера.

– Почему на берегу такая большая раковина?

– Раковина – символ целомудрия.