Приключения Тома Сойера

Разумеется, тетя Полли всполошилась и принялась пробовать на нем все имеющиеся в доме лекарства. Она принадлежала к числу людей, которые увлекаются патентованными средствами и новейшими способами укрепления здоровья, и в своих увлечениях порой хватала через край. Едва появлялось что-нибудь новенькое, она воспламенялась желанием испытать это средство, причем не на себе – потому-то и со здоровьем у нее было все в порядке, – а на ком-нибудь, кто оказывался под рукой. Она выписывала все подряд медицинские журналы и шарлатанские книжонки и просто шагу ступить не могла без советов разных словоохотливых невежд. Как проветривать комнаты, когда ложиться спать и когда вставать, что есть и пить, какую одежду носить – в весь этот вздор она верила, как в слово Евангелия, не замечая, что медицинские журналы в каждом следующем номере опровергают все, что настоятельно советовали вчера. Душа тети Полли была чиста, как погожий день, поэтому она то и дело попадалась на удочку. К тому же ей нравилось чувствовать себя этаким ангелом-исцелителем.

То было время, когда водолечение еще только входило в моду, и состояние Тома показалось тете Полли сущей находкой. Теперь по утрам она поднимала его с постели ни свет ни заря, выводила в сарай и выливала на страдальца целый ушат ледяной воды. Затем она растирала его жестким, как рашпиль, полотенцем, закатывала в мокрую простыню, загоняла под одеяло и доводила до седьмого пота – при этом, по словам Тома, «душа вылезала на свет божий через все поры».

Несмотря на эти меры, мальчик худел, бледнел и по-прежнему казался подавленным. Тогда тетя Полли стала применять горячие ванны, ножные ванны и души. Мальчик оставался унылым, как катафалк. Пришлось добавить к водолечению диету из жидкой овсянки, чередуя ее с применением нарывного пластыря. Помимо этого, она каждый день до отказа накачивала его каким-нибудь шарлатанским пойлом.

Ко всем надругательствам и пыткам Том относился с полным равнодушием. Именно это и показалось тете Полли самым страшным. Во что бы то ни стало следовало вернуть его к жизни! Как раз в это время до нее дошли первые слухи о знаменитом «болеутолителе», и тетя Полли тут же выписала крупную партию этого лекарства. Отведав его сама, она преисполнилась надежд. На вкус это был просто жидкий огонь. Водолечение и прочее отправились в отставку, и теперь все надежды были возложены на «болеутолитель». Дав Тому чайную ложку снадобья, она, в сильнейшем беспокойстве, принялась наблюдать за ним, ожидая результатов. Наконец-то ее душа успокоилась и тревога улеглась: безразличие Тома как рукой сняло. Мальчик оживился настолько, что вряд ли мог выглядеть бодрее, даже если бы под ним развели костер.

Впрочем, Том уже и сам чувствовал, что пора покончить с хандрой – такая жизнь, может, и подходит для человека, решившего поставить на себе крест, но уж слишком много в ней утомительного разнообразия. Один за другим у него возникали планы избавления, и наконец он остановился на том, что притворился, будто ему страшно нравится «болеутолитель». Он то и дело просил еще ложечку и в конце концов так надоел тете, что она велела ему принимать лекарство самостоятельно и не дергать ее по пустякам. Если бы на месте Тома находился Сид, душа ее была бы спокойна, но, поскольку это был Том, она потихоньку приглядывала за бутылкой. Жгучее снадобье и в самом деле убавлялось, однако этой простодушной женщине не приходило в голову, что Том поит «болеутолителем» щель между досками пола в гостиной.

Как-то раз, когда Том только-только наладился угостить эту щель очередной порцией лекарства, в комнату вошел тетушкин желтый кот по кличке Питер. Он жадно взглянул на ложку и замурлыкал, будто хотел отведать зелья.

Том сказал:

– Лучше не проси, Питер. Не думаю, что тебе так уж хочется.

Питер дал понять, что хочется, и весьма.

– Смотри не пожалей!

Питер выразил полную уверенность, что жалеть тут не о чем.

– Ну тогда давай, я не жадный. Но если что не так, сам будешь виноват. А я умываю руки.

Питера это устраивало. Том открыл коту рот и влил туда полную ложку «болеутолителя». Питер подскочил на шесть футов, испустил истошный вопль и заметался по комнате, с грохотом налетая на мебель, опрокидывая горшки с цветами и расшвыривая диванные подушки. Затем он встал на задние лапы и закружился в бешеной пляске посреди гостиной, свернув голову к плечу и утробным воем выражая неукротимую радость. После этого он вихрем помчался по дому, сея на своем пути хаос и разрушение. Тетя Полли вошла как раз в тот момент, когда Питер, пару раз перевернувшись через голову, испустил напоследок громовое «уа-у-у!» и сиганул в открытое окно, увлекая за собой уцелевшие цветочные горшки.

Тетя Полли окаменела, позабыв про очки, которые едва не свалились с кончика ее носа. Том корчился на полу, полумертвый от хохота.

– Том, что это такое с Питером?

– Н-не знаю, тетя, – еле выдавил мальчик.

– В жизни ничего подобного не видела. И давно это с ним?

– Ей-богу не знаю, тетя Полли. Я думал, кошки всегда так себя ведут, когда у них отличное настроение.