Приключения в приличном обществе (СИ)

Несмотря на наши признания друг другу, там, на пиру, несмотря на ответное чувство, все мои робкие попытки узнать ее ближе получали легкий отпор, что-то мешало ей дать волю чувству любви

Во-первых, ее круглосуточная востребованность, предполагал я. Эти несколько дней, что мы были вместе, я почти не видел ее. Она откликалась на первый же утренний звонок и мчала в свой клуб, сословные интересы ставя выше всего. Может быть, размышлял я, изменив сословию с командором, она испытывает теперь чувство вины, и сейчас лихорадочной политической деятельностью пытается как-то загладить это. Или командор, не вполне забытый, стал стеной между нами. Сидя в своем кабинете, разбирая свои письмена, я действовал почти машинально, перенося их с простыни на бумагу, в то время как мысли мои были заняты любовью к графине. Поэтому, господа, если что-то в этой повести покажется вам странным или нелепым, не судите строго меня. Не ум мой водил пером, не я отсеивал плевелы, тот, кто жал на клавиатуру, был не вполне я. Но, может быть, господа, так и рождается истина?

Путь в спальню графини лежал через будуар. Однако дверь самой спальни постоянно бывала закрытой. Уезжая, торопясь, нервничая, она, тем не мене, не забывала запереть ее на ключ. Из девичьей застенчивости? Или муляж своего мужа прятала от моих глаз? Хотя скоре всего, предполагал я, некоторый беспорядок ввиду ее занятости смущал ее и не предназначался для посторонних глаз.

В будуар же - пожалуйста. Я входил. В этой небольшой, по-женски уютной комнатке, было всего понемногу. С продуманной небрежностью были расставлены куртуазно: диванчик, софа, кресла. Зеркало блестело в стене. Портреты Моцарта, сам Моцарт, незримо присутствующий. Портретов Мусоргского она не любила - не так красив, хотя и напевала иногда что-нибудь из 'Хованщины'. Или, может быть, эти напевы принадлежали Римскому-Корсакову? 'Хованщину', по мнению графини, Мусоргский не сам написал. Кроме Моцарта и Равеля на стене висели старинные инструменты: флажолет, фистулы, флейты. Позже, когда возобновились музыкальные вечера, а будуар вновь стал открыт для избранных, кто-нибудь из гостей непременно брал в рот фистулу и свистел. У меня, господа, как у змеи, шея вытягивалась.

Тут же меж будуаром и спальней помещался графинин клозет. Ванна, опять же, зеркало, полочки. В форме сердечка туалетный стульчак. Я представил, как прекрасная от натуги, она касалась его этим неинтеллигентным местом. Я ради интереса, тоже присел. Очень удобен. Так изящно мне еще никогда не было.

Все попытки проникнуть в спальню, когда она отходила ко сну, пресекались, едва я подходил к Бетховену, бюстом вставшему у ее дверей. Словно у кровати ее звоночек звучал, или же сам композитор подавал ей сигнал. Нет, я не верю, что 'Оду радости' он написал. Графиня немедленно выглядывала, накинувши пеньюар, белый, пенный - вот где кипенье сладострастья. Она усаживалась в какое-нибудь кресло и вступала со мной в вербальные отношения, мы беседовали, вместо того, чтоб заняться любовью друг к другу.

В первый раз, как я был перехвачен, темой служили политические новости.

С тех пор, как власть захватили чужие, эта тема занимала графиню всецело, более, чем музыка или муж. Уже неделя почти прошла с того воскресенья, а на люди они до сих пор так и не вышли. Журналистов не подпускали. Сами никаких заявлений не делали. Порой возникало впечатление, что за кремлевской стеной вообще пусто. Площадь была безлюдна. Народ, любопытствуя, собирался на прилегающей улице, но и к народу никто не выходил. А сами на площадь ступать почему-то боялись. Видно было, что у ворот всегда стоял неновый 'Фольксваген', неизвестной системы джип и принадлежавший Старухину белый 'Пежо'. Возможно, и первые два автомобиля остались от старой администрации, просто владельцы их боялись забрать.

Вечерами видно бывало, как светится третий этаж - все окна сразу. Первые два были скрыты стеной, а возможно, их уже и вообще не было.

Эта пустынность, этот 'Фольксваген', этот парящий в пустоте третий этаж нагоняли мистический ужас на горожан. Мотыгинские затаились, замышляя бунт. Красные ушли в подполье. Анархисты, собрав узелки, совсем вышли из города - их скульптурно-физкультурный ансамбль замер группой соляных столбов в двух километрах от Ржевска, и только французы с немцами, привычные к риску, еще старались что-то предпринимать.

Дворяне, по обычаю, забили стрелку, но администрация игнорировала их вызов. Послали делегацию, но у самых ворот, услышав характерный щелчок взводимого автомата, остановились, а голос с персидским акцентом, словно нехотя, вопросил:

- Щто ходищь так близко, а? Стрелять буду.

Выстрел действительно прозвучал. Кто-то говорил, что в воздух. Кто-то видел, как этим выстрелом была подстрелена одна из собак, которых на площади развелось во множестве. Так что дворяне, погрузившись в 'Пежо', отбыли ни с чем.

Попытки найти Старухина ни к чему не привели. Родственники сказали, что сдает дела, и из-за стены его не выпускают.