Прикосновение

Теплоход пристает сразу за мостом Шведенбрюке. На западном берегу старой Вены, туристической Вены, города шпилей, дворцов, Sachertorte[6] и концертов из произведений Моцарта – все по десять центов. На восточном берегу старинные прямоугольники окон исчезают, уступая место белому бетону и металлу жилых кварталов послевоенной Европы. Я направляюсь на запад, в старый город мимо матрон, чьи безукоризненные зады обтягивают узкие юбки – они выгуливают по вылизанным улицам собак в подгузниках. Мимо важных джентльменов с черными портфелями из лакированной кожи. Мимо иммигрантов, торгующих пиратскими дисками с фильмами прямо из лежащих на асфальте открытых рюкзаков, а их постоянно прогоняют полицейские в синих мундирах и фуражках. И эти полицейские отлично знают, что пьянство и наркомания превращаются в проблему, только когда бросаются в глаза бургомистру и его чиновникам. Я прохожу мимо фигур ангелов, которые с печалью смотрят, как их город оскверняют своим присутствием тысячные толпы неотесанных провинциалов-чужестранцев, мимо монументов императорам на боевых конях, императрицам, прославившимся своими добрыми делами, и генералам, павшим в боях с турками или при подавлении внутренних мятежей. Я миную художественную галерею, где проходит выставка под заманчивым названием: «Основные цвета: возрождение постмодернизма». На рекламных плакатах организаторы объясняют, что внутри вы обнаружите полотна, целиком написанные в одном цвете – красном, синем, зеленом, а для более радикально настроенных ценителей живописи – даже в желтом. Причем на последнем шедевре в нижнем углу поставлена белая точка, мистическим образом притягивающая к себе всеобщее внимание. Картина под названием «Любовная аневризма» выполнена в пастозно-пурпурных тонах с узкой голубой полоской, которую можно различить, только если прищуриться. Два абсолютно черных холста справедливо наименованы «Без названия».

Но я иду мимо. Мне нравится думать, что я двигаюсь вместе со временем, но даже я чуть не пропускаю период девяностых годов XIX столетия.

Антикварный магазин расположен на первом этаже огромного белого особняка. Бронзовая вывеска на двери смотрит в сторону площади с роскошным фонтаном, где вода бьет из клювов играющих дельфинов и ртов разгневанных морских божеств. Когда я открываю дверь, раздается мелодичный звон медного колокольчика. Внутри пахнет старой бумагой, перьями плюмажей и вееров, бронзой и глиной. Пара китайских туристов – такие никогда ничего не покупают – разглядывает мраморную статуэтку, изображающую епископа с суровым лицом и строгими глазами, но с обвислым двойным подбородком. При моем появлении они поспешно ставят ее на полку, хихикая, как два школьника, которых застали за подглядыванием в девичью раздевалку. Мужчина с седеющими волосами, в зеленых брюках с тонкими заплатками на коленях, прихрамывая, выходит из-за прилавка с черепами, вазами, кипами старинных документов и обязательными копиями собора Святого Стефана. Увидев меня, он застывает на месте.

– Я же сказал вам, – рычит он, – уходите и больше здесь не появляйтесь!

Мне не сразу приходит на ум объяснение: он видит меня в другом теле. Я чувствую, как меня охватывает волна жара и почему-то стыда.

– Клеменс, – обращаюсь я к нему. – Это Роми.

Его руки, воздетые вверх, словно он способен выставить меня за дверь лишь одной силой воли, вдруг застывают. Лицо каменеет, губы вытягиваются в узкую линию.

– Ты – кусок дерьма, – цедит он, и от заметного акцента его слова звучат еще грубее. – Мне нечего тебе сказать, а ты все равно заявляешься…

– Я – Роми, – повторяю я, делая шаг вперед. – Мы с тобой ходили вместе в оперу, катались на колесе обозрения. Ты любишь зеленые бобы, но терпеть не можешь брокколи. Я – Роми. Я – Дью. Это все я.

Глава 34

Клеменс и Роми Эбнер.

Они появляются примерно к концу первой трети досье с надписью «Кеплер».

Эти двое встретились в 1982 году за ужином в Вене, а через пять месяцев поженились. Роми была католичкой, Клеменс отрекся от церкви, но они обвенчались перед лицом Господа, и оба восприняли обряд очень серьезно.

Их первый ребенок родился в 1984 году и в четырнадцать лет был отправлен в школу-интернат, чтобы возвращаться в семью только дважды за год. Клеменс прежде обожал бродить по лесистым холмам, окружавшим Вену, но Роми не нравилось это занятие, а потому его туристические башмаки оставались дома, и он видел горизонт только из окна трамвая, когда ехал по Брюнерштрассе на работу.

Когда Клеменс записался в кружок хорового пения, Роми сказала, что он поет как бурундук. Она стала посещать собрания в местной церкви, а он прошел курс обучения кулинарному мастерству, но она называла приготовленные им блюда иностранной мерзостью и заявляла, что у нее нет времени на долгие трапезы. Она скоро бросила работу, чтобы больше внимания уделять духовным нуждам, а он стал работать больше и дольше, обеспечивая обоих, и оказалось, что ему даже нравится проводить одинокие вечера в полумраке магазина и он не нуждается в компании.