Прикосновение зла

– Смотри, какая коза. – Один из охранников захохотал и в наигранном удивлении толкнул локтем своего товарища. Затем он ткнул пальцем в промежность Грольшихе. – А здесь всё как у бабы...

Его приятель также ответил хохотом.

Как на мой вкус, эти ребята слишком весело проводили время, и я должен был им показать, что проведение допроса отличается от ощупывания пьяных служанок в трактире. Хотя сравнение с козой было очень точным, ибо эта женщина и в компании фавнов оказалась бы самой страшной.

– Если ещё раз тронешь обвиняемую без моего приказа, я переломаю тебе пальцы, – пригрозил я веским тоном.

Он ответил мне многозначительной усмешкой, так что я действительно сломал ему пальцы. Я смел надеяться, что последующие мои приказы будут услышаны с надлежащим вниманием, и допрос не превратится в ярмарочный балаган.

– Осмотрите его, господин доктор, и вправьте ему суставы, если потребуется, – приказал я Киршу.

Я посмотрел на скорчившегося на земле стражника, прижимающего к груди свою руку.

– И такие люди хотят служить городу. – Я покачал головой. – В прежние времена этот парень только поплевал бы на руки, сам себе вправил суставы и вернулся к службе. Эх! – Я махнул рукой.

– А ты, головорез, – я обратил взгляд на второго охранника, – подойди к верёвке и возьмитесь за её конец. Когда я отдам приказ, начинай тянуть. Но потихоньку, ясно?

– Так точно, мастер! Так точно!

Мария Грольш всё это время молчала, как заколдованная. Не проронила ни слова ни тогда, когда её раздевали, ни когда связывали (так, по крайней мере, шёпотом сообщил мне писец), ни когда охранники комментировали её внешний вид. Она даже не взглянула в чью-либо сторону, мёртвым, змеиным взглядом уставившись в противоположную стену. Я знал и по опыту, и по рассказам случаи обвиняемых, ведущих себя аналогично, и я знал, что это состояние безразличия к внешним стимулам должно пройти довольно быстро. Придёт ещё время, когда, завывая, плача, рыдая и корчась, она расскажет мне всё, что я хотел бы услышать. Не бывает людей, устойчивых к боли, – пошутил однажды один из учителей в Академии Инквизиториума, – бывают только слишком слабо сжатые тиски.

Я сел за стол, заглянул через плечо писца и довольно причмокнул, увидев, что он уже вписал в протокол дату и место допроса, а также имена людей, присутствующих в комнате.

– Мария Грольш, – сказал я, – вы были вызваны на допрос Святого Официума, чтобы вы признались нам во всех своих грехах, искренне и покаянно. Но если быть честным, – я поднялся с места и встал так, чтобы она видела моё лицо, – я не знаю, почему такая женщина как вы, спокойная, разумная, заботящаяся о ребёнке, попала в такое место как это.

Я понизил голос и с сожалением вздохнул. Однако лицо ведьмы ни на йоту не утратило бессмысленного выражения. Казалось, Грольшиха даже не слышит меня, уставившись в пятно на стене.

– Ведь ты не должна здесь быть, Мария, – сказал я сердечно. – Нет, не должна, – добавил я, будто убеждая самого себя. – Объясни мне только, по каким причинам люди называют тебя ведьмой, почему утверждают, что ты наводишь ужасные чары на всех, кто заслужит твою злость?

Женщина по-прежнему молчала.

– Конечно, это можно объяснить, – сказал я с верой в голосе. – Конечно, мы можем дать отпор ложным обвинениям, пресечь злые слухи. Вместе. Ты и я. Только ты должна мне помочь, Мария. Поверь мне как другу, который пришёл сюда не для какой иной цели, а лишь для того, чтобы тебя защитить.

Я вновь не дождался никакого ответа.

– Поклянёшься ли ты перед символом муки Господа нашего, что ты не ведьма? Что это только злые люди обвиняют тебя в ужасных поступках? Скажи, дитя моё, ты ведьма? – Я посмотрел ей прямо в глаза, но они были тёмными и пустыми, как зев глубокого колодца.

Я немного подождал.

– Мария, дорогая моя Мария. Умоляю тебя на коленях: не запирайся в упорном молчании. Достаточно честного, искреннего слова, чтобы ты вышла отсюда не просто свободной от всякого подозрения, но и с возмещением за ошибочное обвинение. Разве тебе не пригодится кошелёк, полный золота? – Я искренне улыбнулся и заговорщицки прищурил глаз.

С тем же успехом я мог бы плясать на верёвке, протянутой между стенами, подыгрывая себе на свирели, или взлететь на золотых крылышках, словно Амур. Можно было подумать, что Грольшиха превратилась в омерзительную статую, если бы не тот факт, что увядшая грудь время от времени вздымалась в дыхании. Только это незначительное движение свидетельствовало о том, что женщина жива. Да и время от времени, но действительно очень редко, она иногда моргала веками. Плохая это была реакция на мои дружеские рассуждения. Возможно, ваш покорный слуга не имеет права называть себя златоустым оратором, возможно, в нём нет волшебной силы покорять людей, но хоть что-то, однако, эта грымза могла сказать. Тем более что при наших предыдущих встречах её рот не закрывался. Или она впала в ступор, вызванный шоком из-за ареста?