Прикосновения Зла (СИ)

Мэйо вызвался собственноручно наградить победителей. Он одел на взмыленную шею Апарктия оплетенный красными лентами венок и вложил в руки Нереуса туго набитый кошель.

– Литты весьма расщедрились, так что отцу тоже пришлось насыпать сюда пару горстей, – рассмеялся молодой поморец.

– Я чувствую себя неблагодарной тварью, – прошептал островитянин, – но лучше б это был кувшин вина...

– Тебя накормят здесь, в саду, и принесут хоть пифос[12], сколько пожелаешь. А вечером напьемся в термах, смоем грязь и очистим наши мысли.

– Ты не поедешь к Читемо?

– В его сарай?! Чтобы бордельный клоп ходил за мною по пятам и о каждом шаге сообщал отцу?! Нет, нет и нет! Сначала освежимся в купелях, потом к гетерам, нежить тела на шелке простыней.

– И утром, не проспавшись толком, тебе придется петь в похоронном хоре возле носилок Клавдия.

– Так в этом действе потребен будет рот, а член как раз успеет отдохнуть! – хихикнул Мэйо. – Хотя, если приспичит, свободною рукой можно чуть приуменьшить скорбь утраты.

Геллиец стиснул зубы, на миг вообразив эту пошлую картину:

– Ужасная затея! Весь город станет глазеть, как ты… сражаешься ладонью с Аэстидой...

– И думать о том же, о чем и я: когда б покойный чаще применял левый кулак, не доверяя плоть ликкийскому кинэду, то и поныне пил бы и блудил, а не лежал под маской среди цветочных гирлянд.

– Прости за дерзость, но мне кажется, наш долгий разговор пришелся тем двоим не по нраву...

Нобиль осторожно глянул через плечо:

– Знакомься, плоская и бледная ракушка – моя невеста Вида. Хлыщ рядом с ней – Креон. Уставились змеиными очами... Насытив животы, желают зрелищ. Что ж я готов! Как раз все старики отбыли в пинакотеку.

– Не надо, Мэйо, – взмолился раб.

– Коль ты мне друг, закрой рот плотно и не дыши.

Островитянин неохотно исполнил странную просьбу.

Поморский юноша обхватил его талию и впился губами в стыдливо склоненную шею, долго не прерывая этот пустой, ни к чему не обязывающий поцелуй.

– Ты обещал отцу не делать глупостей… – огорченно напомнил геллиец.

Чуть отстранившись, нобиль ответил:

– Литты что-то скрывают. Я хочу узнать их секреты.

– Они не простят такое унижение...

– Пускай! Взбешенные люди самые опасные, но и наиболее уязвимые. Иди, отдохни, увидимся позднее.

Нереус зажмурился и быстро сказал:

– Ты затеял рискованную игру и, надеюсь, сможешь во время ее окончить.

– Разумеется! – заверил Мэйо. – Тема для нашего вечернего диспута: "Лучше иметь занозу в заднице, чем зануду в приятелях". Можешь начинать готовиться, ведь тебе потребуется немало изворотливости против моих железных аргументов.

Лежать в одиночестве Нереусу быстро наскучило. Утолив голод, он отправился бродить по саду, заинтересованно разглядывая всякие диковины, вроде лабиринта кустов вокруг ротонды, посвященной богу лесов и полей, украшенного скульптурами из разноцветных камней грота, висячих мостиков и деревянных качелей.

Осматривая окрестности, геллиец добрел до невысокого забора и ловко перемахнул через него. По мощеной булыжниками дороге раб поднялся к конюшне. Уже стемнело и он рассчитывал дождаться хозяев близ повозки.

На площадке перед сенником надсмотрщики хлестали кнутами привязанного к столбу невольника. Присмотревшись, Нереус узнал в нем лысого парнишку. Мысленно браня себя за глупость, островитянин высыпал в ладонь несколько монет и решительно двинулся к "плеткам".

Серебро убедило мужчин прекратить истязание и удалиться. Отвязав юношу, геллиец довел его до лавки, на которой лежали уздечки и нагрудники, нуждающиеся в ремонте. Рабы сели рядом, какое-то время тяжело молчали, раздумывая каждый о своем.

– Нереус из Сармака, – представился островитянин.

– Цитрин из Рон-Руана.

– За что тебя били?

– Понятное дело, за проигрыш.

Геллиец сердито сжал кулаки:

– Это не причина для наказания. Никто, кроме Богов, не ведает исхода скачки. Сегодня ты – победитель, а завтра останешься в песке, раздавленный копытами.

– Разве для порки нужны причины? – скривился Цитрин. – У нас частенько хлещут просто так, чтоб помнили о боли.

– Боль рождает страх и он питает ненависть. Я слышал разговор хозяина с отцом. Стая волков мала, а стадо велико. Хищники бояться, что взбунтовавшиеся быки растопчут их, и потому так грозно лязгают зубами, удерживая нас в повиновенье.

– Да у тебя язык философа, объездчик.

– Я не объездчик, а домашний.

– Тогда все ясно, – ухмыльнулся рон-руанец. – Но в скачках-то кое-чего смыслишь.

– Хозяин обожает лошадей и обучил меня искусству обращения с ними. Мы частенько выступали на ипподроме Таркса: я – в простых заездах, а он – в заездах для свободных.

– Да ладно? Здесь принято выталкивать невольников. Какому нобилю охота пачкать нежные ручонки и глотать песок, рискуя переломаться или свернуть себе шею?

– Мой господин – особенный. Мы вместе испытывали молодых лошадей, чинили колесницы и поправляли упряжь. Он огорчился бы, приди Апарктий вторым, но никогда не стал бы сечь за это жеребца или меня.

– Мы говорим о младшем рыболюде, верно? Запамятовал имя…

– Мэйо из Дома Морган.

Цитрин поморщился: