Прикованная

Он утыкается мне в грудь, я обнимаю его, глажу по светлым волосам. И мне не нравится ощущать, как же приятно трогать его волосы.

– Дай мне немножко, – почти шёпотом просит он, – дай-дай немножко.

К горлу подкатывает тошнота, но я стараюсь дышать. Я знала, что сегодня без этого не обойдётся, – расстёгиваю кофту, поднимаю майку. Дыхание сбивается, дрожь пробегает по лопаткам, я мелко сглатываю, плечи стягивает стальными нитями. Я обнажаю грудь и даю ему.

Он благодарно кивает, припадая к соску губами, он нежен, у него в глазах слёзы. Моё тело сопротивляется, и я всё-таки начинаю дрожать от отвращения и возбуждения – адская смесь, стискиваю зубы – дыши, дыши, просто дыши.

Он сосёт бережно и нежно, стараясь не делать мне больно.

Конечно, никакого молока у меня нет, но ему кажется, что есть. Он причмокивает и облизывает соскок, я стискиваю зубы.

Дыши… Дышу, смотрю на полку с книгами и начинаю пересчитывать их – раз, два, три, четыре, пять… медленно дохожу до тридцати одного – месяц. Это немного успокаивает. И принимаюсь заново. Минут через пятнадцать он отваливается, как насытившийся младенец, и кладёт голову мне на колени. Глаза его закрыты, на губах блуждает довольная улыбка. Вопреки здравому смыслу я глажу его по светлым волосам, чувствуя, как гудит внизу живота. И тут же гадливость и стыд накрывают меня удушающей волной – я отдергиваю руку и проклинаю своё женское естество.

Я снова смотрю на книги – Булгаков, Достоевский, Брэдбери, Экзюпери… раз, два, три, четыре… Раз, два, три… раз…

Ещё минут через десять он открывает глаза, лицо его сияет:

– Ты у меня самая лучшая мама на свете!

Получив своё, он застёгивает на мне кофту, нежно проводит по груди, встаёт. Я остаюсь полусидеть-полулежать на кровати. Ощущение, что меня выпили досуха, выпотрошили и оставили выскобленным нутром на солнцепёке.

– Что тебе привезти? – Тон его голоса приподнятый и деловитый. – Ещё варенья?

Что мне привезти? Единственное, чего я сейчас хочу, – чтобы свет скукожился и стал черноглазой тьмой, чтобы небытие поглотило мою жизнь, превращая боль в пепел, – и всё закончилось.

Но я смотрю на него и говорю:

– Может быть, книгу? «Анну Каренину»?

Голоса почти нет.

– «Анну Каренину»? Отлично – мамочка хочет про любовь! – кивает он, старательно не замечая моего усталого вида.

И я думаю, что сейчас совсем не прочь вслед за Анной под поезд.

Он подходит, гладит меня по голове, целует в макушку:

– Ну всё, я поехал, не скучай.