Прикованная

Злость немного поутихла, и она просто размышляла о том, что делать дальше. Пойти на риск и сделать аборт на большом сроке? Или оставить этого треклятого младенца? Мысль о том, чтобы спросить, чего хочет сама Кира, у неё не возникала. Да, этот ребёнок хотя бы будет знать, кто его отец, но толку-то? Елена горько усмехнулась, глядя в собственное отражение в оконном стекле.

На мгновение ей показалось: из-за оконной тьмы на неё смотрела та, двадцатидевятилетняя беременная Елена. И той Елене очень страшно. Страшнее, чем Елене сегодняшней, переживающей за дочь. Она вспомнила, как в то время была занята работой и аспирантурой и опомнилась только спустя два месяца, заметив отсутствие традиционных женских дней. Тогда это привело её в ужас. Она готовилась к конференции, потом была защита, а потом уже было как у Киры – четырнадцать недель, и делать что-то стало уже поздно.

«Бедная моя девочка, – ей было ужасно жаль Киру, – убить этого козла мало! Ну как можно вообще верить парню по фамилии Пальчик. Зато ребёнок Киры будет знать, кто его отец, – вот уж достижение!» Воспоминания вклинились в этот вечер: чёрные кудри, склонённые над ней. В голове всё плывёт, плывёт… Она смотрит мимо его уха в потолок, который крутится над ней вензелями лепных узоров. Он целует её сверху, касаясь губ, подбородка, шеи, спускаясь все ниже и ниже… «Не надо, я хочу домой!» Она пытается встать, но он держит её, и кружится голова.

Елена уткнулась лбом в холодное стекло: «Нет, не буду это вспоминать!» Передёрнула плечами, ощущая, как воспоминания царапают изнутри, сдирая живое. Больно. Не сейчас. Стремительно встала: «Всё, спать!»

Сон был дурной и тревожный – детская карусель, с которой она все пытается сойти, но у неё не получается. Карусель высокая и всё крутится и крутится. Не быстро, но бесконечно долго.

– Мам!

Теперь на карусели оказывается маленькая Кира, которая сидит на лошадке, а Елена стоит рядом. Дочка начинает плакать, и она хочет остановить эту проклятую карусель, но не знает как.

– Мам! – кричит её девочка.

– Сейчас, сейчас. – Она видит в глазах дочери страх.

– Мама, проснись! – Голос сегодняшней Киры выхватывает её из дурацкого сна. – Мама!

– Что? – Елена разлепила глаза. – Что такое?

Нашарила выключатель, зажёгся свет…

Кира держалась за живот, её пижамные шорты были в крови.

– Ч-чёрт! – Елена мгновенно проснулась. – Много крови?

– Н-не знаю, кажется, не очень… или много? Живот болит.

– Схватками? – Елена выскочила из-под одеяла, взяла дочь под руку и осторожно отвела в её комнату.

– Мам, я боюсь.

– Ложись, – Елена быстро набрала сто три, – придётся ехать в больницу.

Огромные глаза дочери на бледном лице.

– Мне страшно.

– Я знаю, милая, – щелчок в телефоне, – «Скорую», пожалуйста. Девушка, восемнадцать лет, беременность четырнадцать недель, кровотечение. Адрес? Кто вызывает? Мать.

Мать из меня прекрасная – его мать. Я играю эту роль без малого три года и вжилась в неё абсолютно.

– Машенька, здравствуйте, – стою посреди гостиной, – очень рада вас видеть!

Она смущается, клонит голову набок:

– Я тоже очень рада вас видеть…

– Светлана, – подсказывает он ей на ухо.

– Я знаю! – Она его шутливо отталкивает. – Светлана… Володя настаивал, чтобы я вас называла без отчества, вы не против?

Я едва заметно дёргаюсь от чужого имени, но моя радость настоящая. Видеть живого человека, который видит и слышит тебя, – это невероятный подарок!

– Ну что вы! Конечно, нет, с отчеством уж слишком официально.

– Отчество старит, – вставляет он, – а ты у меня всегда будешь самой молодой и прекрасной, мамочка! – Он расплывается в улыбке.

– Конечно! – поддакивает Маша.

А мне кажется, что моё имя покинуло меня, а новое слишком чужеродно, чтобы остаться. Мысленно я себя никак не называю. Его тоже не называю никак, потому что ни одно человечье имя ему не подходит.

Он стоит, уперев руки в бока, оглядывает сумки:

– Маша, принеси, пожалуйста, из машины продукты.

– Ох, снова всего навезли!