Прикованная

Оглядываюсь снова, смотрю вниз – кровать на колёсиках, но они зафиксированы с помощью тормозов.

А если раскачать кровать и упасть вместе с ней? То… что?

Новая волна страха кольцами сжимает горло. Почему я не умерла во сне? Почему он не вколол мне такую дозу, от которой бы я не проснулась?

Пытаюсь прислушаться – работают динамики? Густая тишина.

– Маша! – зову её. – Маша!

Она не откликается.

А если он смотрит? Если он всё-таки смотрит и испытывает меня?

Дыши. Давай, глубокий вдох – выдох, ещё раз – вдох – выдох… Считай – раз, два, три… выдыхай. Ещё раз. И ещё. И снова. Тебе нужны твои мозги. Паникой не поможешь.

Я медленно ложусь обратно, пытаясь найти глазами камеру, и говорю так, чтобы он слышал:

– Без тебя мне и жить незачем.

Получается драматично, он такие вещи любит. Но кругом тихо.

Мой слух обостряется до предела – ловлю любой полузвук, отголосок. Всем сердцем желаю одного – услышать драгоценный голос моего мучителя.

Времени невероятно много. Оно падает в меня полновесными каплями секунд, наполняя одиночеством – беспредельным и полным, таким глубоким и сильным, как любовь.

Любовь светилась в каждом апрельском лучике – долгожданная весна случилась внезапно и всюдно. Март и первая половина апреля ещё полнились сугробами, но потом вдруг потеплело, и снежные горы разлились полноводными ручьями, заставляя надевать резиновые сапоги и шлёпать по лужам. Уставшие от холода люди снимали с себя пуховики и шубы, будто сбрасывали старую кожу.

Паркуясь во дворе, Елена заметила знакомый «Лексус» – значит, Глеб уже дома. Сегодня пятница, не операционный, а бумажно-ленивый день: она закончила работу пораньше и предвкушала долгие выходные. Можно съездить на залив всем вместе или побродить по Таврическому, прогуливая дочерний, уже порядком округлившийся живот.

Открывая дверь, Елена услышала странные всхлипывающие звуки, а зайдя в коридор, различила их более отчётливо – Кира плакала. Глеб ей что-то тихо и неразборчиво говорил.

– Что случилось? – Елена остановилась в дверях кухни.

Кира уткнулась высокому Глебу в грудь, а он неловко приобнял её.

– Мам, – девушка подняла голову, – м-ма-а-ам, я его сегодня видела. Вии-дела сама-а.

Кира оторвалась от Глеба и подошла к матери:

– Он уже…

И снова зарыдала.

Каким-то десятым чувством Елена поняла, о ком речь:

– Серёжа твой?

– Угу, – Кира кивнула, – и не мой он совсем – он… он с какой-то мерзкой бабой. Шли в обнимку. И ржали как кони.

Глеб растерянно смотрел на Елену, разводя руками и, видимо, не очень понимая, как себя вести в такой ситуации.

Елена усадила дочь на стул:

– Этого и следовало ожидать. Давай не плачь – лучше не будет. Разве ты надеялась, что он вернётся?

– Н-е-е знаю. – Кира всхлипывала.

– Я могу выловить этого гада и надавать ему по ушам. – Глеб упёр руки в бока.

– Хорошо бы, – зло сказала Кира, – я думала, что у моего сына хотя бы будет его отчество, но – фиг ему, а не отчество.

– Так, спокойно, – Елена видела, что Глеб начал всерьёз заводиться, – никто никому ни по каким ушам давать не будет. Увы, этого следовало ожидать. Не думала же ты, что он будет хранить тебе верность до самой смерти, тем более он сам признался, что не готов быть ни мужем, ни отцом.

– Урод! – огрызнулась дочь.

– Полностью согласна! – Елена села рядом. – Но это не повод тратить на него свои и его, – она показала на живот, – нервы. Так что перестань лить слёзы по этому уроду. Давайте ужинать. Даже говорить не о чем.

Кира порывисто вздохнула, оперлась о стену.

– А морду набить было бы неплохо. – Она посмотрела на Глеба. – Слушай, Глеб Иванович, может быть, я ребёнку дам твоё отчество? А то чьё? Отца своего не знаю.

С некоторых пор они были на «ты», чему Глеб очень радовался, и Елене нравилось их сближение, но она волновалась. Что будет с Кирой, если они расстанутся? Пока предпосылок не было, но мало ли.