Прикованная

Елена тоже засмеялась – с этой стороны она вообще не смотрела на ситуацию. Дед! Двоюродный, правда, но всё-таки дед!

За окном сгущалась вечерняя синева, Глеб пожарил рыбу, Елена приготовила салат, Кира разогрела оставшуюся картошку. Налили сока и коньяка. Кира продолжала расспрашивать у Глеба про своего отца. Елена слушала, морщилась, натыкаясь на воспоминания, пыталась отодвинуть их в сторону и не поднимать из глубин муть и грязь.

Грязь имеет текстуру, она жирная и липкая, я трогаю металлические поручни кровати и чувствую – грязь перекатывается у меня под пальцами. Подо мной нет ни простыни, ни матраса – я лежу на толстой клеёнке, вижу свои грязные босые ноги с отросшими ногтями и вдыхаю вонь. Оказывается, к ней можно притерпеться. Ощущаю ссохшуюся грязь в промежности, на спине под собой. Волосы тоже грязные – седая выцветшая пакля. И изо рта тоже воняет – язык неповоротливый и большой, слюны почти нет.

Я так и умру тут от жажды. Голод скрежещет внутри, но жажда сильнее.

Мне хочется кричать, но кричать бесполезно.

Рядом со мной лежит, прикованное к кровати, тело девушки, которая так неосторожно влюбилась в монстра.

Почему он не приходит?

Я закрываю глаза – передо мной высвечиваются картины прошлого – такие далёкие, такие близкие. Мне кажется, что ещё чуть-чуть, и я окажусь там, со своими. Смогу выдавиться, словно паста из тюбика, из этой тесной телесной оболочки, стареющей, вонючей и грязной, и стать лёгкой и свободной.

Помнят ли они меня?

Смерть становится желанной, мне так хочется этого прохладного и чистого глотка смерти – я устала от грязи.

Никогда не была верующей. И даже сейчас… Но больше мне просить не у кого:

Отче наш, иже еси на небесах,

Да святится имя Твоё, да придёт Царствие Твоё,

Да будет воля Твоя…

И всё – дальше забыла. Что-то про «дай нам днесь». Мне становится смешно – да уж, верующая!

Сейчас утро? Или ночь? Или день? Хотя какая разница.

– Сыночек, милый, прости, я всё уже поняла, – говорю это тихо, безо всякой надежды, что он услышит, просто для того, чтобы хоть что-то делать.

И с удивлением обнаруживаю, что плачу. Слёзы стекают в ухо и на шею. Мне снова – без перехода – смешно. Смеюсь и плачу. Пока ещё могу смеяться над собой и своей несуразной жизнью.

Вглядываюсь в балки над головой и медленно сажусь – оказывается, это возможно. Зафиксированы только руки и ноги – не голова и не туловище.

Одёргиваю себя. Хватит рыдать! Если смерть неизбежна, отчего бы не попробовать выжить?

Если всё-таки попробую раскачать кровать, то что? Я упаду вместе с ней на бок? Может быть, при падении сломается бортик, и я смогу высвободиться или…

Я крепко хватаюсь за борта и попробую раскачаться. Чёрт! Кровать тяжёлая, но колёсики зафиксированы, и она не едет.