Принц и Нищин

Он был одет в строгий серый пиджак от Валентино, в светлые узкие джинсы и с темной повязкой на голове, скрывающей безобразную — на вкус и цвет его дяди — клочковатую прическу всех цветов радуги (по крайней мере, Роман Арсеньеивч полагал, что прическа не претерпела изменений). Благодаря этому выглядел он весьма представительно и отнюдь не кричаще, без малейшей тени эпатажности, как то бывало обычно.

И еще одна примечательная особенности: это был не Сергей Воронцов, подвизавшийся в статусе нынешнего Принца. Повязка на голове скрывала не клочковатые разноцветные волосы, а абсолютно лысый череп с едва проклевывающейся щетинкой… и Аскольд был соответственно настоящий. Андрей Арсеньевич Вишневский. Роман Арсеньевич поднял на него спокойные глаза и, прищурившись, сказал:

— Присаживайся, Андрей.

— Ну что… как жизнь-то олигарховская ковыляет, а, дядя Рома? — спросил тот почти весело.

— Благодаря тебе — не так, как хотелось бы. И вообще, Андрей — я хотел сказать тебе, что ты не совсем правильно ведешь себя последние несколько лет своей жизни.

Аскольд усмехнулся и развязно вытянулся в огромном глубоком кресле.

— Правда? — спросил он. — А почему не последние двадцать два года? Ну да ладно… — он передернул плечами и вопросительно посмотрел на дядю, — зачем, собственно, ты меня звал? Наверно, не для того, чтобы увидеть после гастролей и освежить в любящем сердце мой образ. Тем более что ты видел меня на вручении этой гребаной премии имени себя. (Конечно же, он врал, но олигарх-то об этом не знал.)

Роман Вишневский не привык, чтобы с ним разговаривали в подчеркнуто иронических, насмешливо циничных тонах. Даже в Госдуме или на собрании олигархов у Президента России. Но он никак не отреагировал на демарш племянника, а только постучал согнутым пальцем по столу и спросил:

— Что у тебя там вышло в этом… ну, в городе, где у тебя был последний концерт?

— А-а-а, уже донесли, — протянул Аскольд, — очень хорошо. А что у меня там вышло? В том-то все и дело, что ничего. Концерт был сорван какими-то жесткими ослами, если это так тебя интересует. Взрывчатка в колонках — забавно, правда?

— Правда? — переспросил Вишневский. — Сорван? Теперь это так называется?

Аскольд посмотрел на Романа Арсеньевича откровенно подозрительным, изучающим взглядом, а потом бросил:

— Ладно, не тяни. Выкладывай, что у тебя. Я же вижу, что ты имеешь сказать мне что-то достаточно важное.

— Я хотел сказать тебе, что в течение ближайших одиннадцати месяцев тебе не стоит находиться в России, — без обиняков заявил олигарх.

— Почему? Потому что меня кто-то там хочет убить? Сомневаюсь, чтобы это было причиной. Тем более что ты говоришь о моем отъезде только сейчас, после этого мерзкого инцидента с сорванным концертом. А ты, верно, хорошо знаешь, что там произошло.

— Да, из первых уст.

— Из каких это первых?

— Из уст Курицына.

— Што-о-о-о? — заорал Аскольд так, что Роман Арсеньевич страдальчески поморщился: он не переносил, когда в его присутствии недопустимо повышали голос. Даже на заседании Государственной Думы в исполнении вице-спикера Вэ Вэ Жириновского. — Кто-о-о? Курицы-ы-ын? Этот Гриль ощипанный? Сука-а!! Он мне еще ответил за все, что он сделал, падла!!

— Да, он доложил Адамову, что тебя прищучили. Быстро ты, однако, до Москвы добрался. Успел и в концерте поучаствовать.

Аскольд скрипнул зубами:

— Этот Гриль мне за все ответит!!

— Если тебе заблагорассудилось называть его этой гастрономической кличкой, то ты волен делать это, но не в моем кабинете. Будь так добр. Кстати, этот самый Гриль жаловался на тебя. Говорил, что ты взорвал квартиру, которую он снимал, и из-за этого погиб ее хозяин и один из людей Курицына. Это к вопросу о возмутительном наличии взрывчатки в колонках.

— А ты знаешь, что он, этот самый несчастный страдалец Курицын, решил поиграть со мной в похищение a la «чеченская граница» и, вероятно, хотел убить? Что эта сука и тварь собиралась…

Роман Арсеньевич резко оборвал племянника:

— Разумеется, мне все хорошо известно. Это я поручил ему это.

Мертвое молчание воцарилось после этих слов Вишневского, сказанных самым что ни есть обыденным тоном, словно они не несли в себе ничего из ряда вон выходящего. Аскольд открыл было рот, но потом, как будто захлебнувшись заполонившими его эмоциями, снова закрыл его и несколько секунд сидел неподвижно, ссутулив спину и вжав голову в плечи, как раздавленный непосильной тяжестью.

Роман Арсеньевич тоже молчал, поглаживая небритый подбородок и сверля непутевого племянника холодным немигающим взглядом.

— Это как?… — наконец пролепетал Аскольд. — Ты? Но ведь… я не понимаю… ты же сам мне…