Принц инкогнито

Начиная с детского сада у меня какая-то патологическая неспособность быстро одеться, быстро раздеться, аккуратно сложить одежду — вечно вываливаются какие-то непредвиденные рукава, штанины, по́лы… Ты встряхивала меня: «Бенга! Не зависай! Не копайся!» В детском саду моим вечным кошмаром были колготы, я до сих пор ненавижу эти слова: рейтузы, колготы, — они почему-то всегда были тесные, не налезали в паху, а внизу, наоборот, волочились и скручивались, я в них запутывался, меня толкали, я падал…

Однажды зимой на шестичасовом занятии вместо тренерши появился незнакомый молодой парень — атлет с удивительными плечами, круглыми, как шары, и лоснистыми. Все старались понравиться новому тренеру. Он разрешил нырять с тумбочки. Это давно было всеобщей жгучей мечтой — но тренерша оставалась неумолима. А парню было, по-видимому, плевать, он не отрывался от своего мобильного телефона: мол, прыгайте хоть всё занятие, только лучше — меньше возни. Все были счастливы буквально до поросячьего визга: галдели, толпились, втискивались в очередь, в неразберихе кто-то успел прыгнуть во второй раз и даже в третий, пока от меня до тумбочки не осталась всего пара дрожащих спин в гусиной коже и каплях.

Одни быстро вскакивали на тумбочку — и так же ловко ныряли руками вперёд. Другие медлили, а потом бухались враскоряку, хотя нужно было элементарно собраться и в этом собранном виде упасть в воду — просто упасть: как же они умудряются делать это настолько уродливо, думал я, с нетерпением ожидая своего звёздного часа.

Наконец влез на тумбочку, браво сложил руки лодочкой, глянул… и обмер: вода была не сразу же под ногами, как я ожидал, а далеко-далеко.

Когда я, стоя в очереди, смотрел на ныряльщиков, то видел тумбочку высотой пятьдесят, максимум семьдесят сантиметров, и всё. Но теперь к этим семидесяти сантиметрам прибавился мой немаленький рост, да ещё расстояние между краем бортика и водой. Я, пожалуй, решился бы шагнуть с тумбочки или как-то на корточках соскочить — но… я уже сложил руки лодочкой. Теперь прыгнуть солдатиком — значило показать, что я струсил. Я наклонился, чтобы хоть ненамного приблизиться к воде. Тумбочка была скошенная и мокрая, я боялся, что соскользну. Где-то там, далеко-далеко внизу, змеились светлые ленты. Мне что-то кричали. «Сейчас-сейчас… — шептал я про себя, беззвучно. — Сейчас…»

Вдруг скользкая тумбочка отскочила, я судорожно взбрыкнул в пустоте, вскрикнул, каркнул, мазнули перед глазами блестящие стены — и я бултыхнулся, больно ударившись о воду боком и животом, хлебнул хлорки, вынырнул… Все смеялись.

Когда я застопорил очередь, атлет на минуту отвлёкся от своего телефона, играючи подхватил меня и швырнул.

Потом, в раздевалке, меня не пускали сушиться, отталкивали, не хотели стоять со мной рядом. Гоняли по полу мои треники, связанные каким-то особенно нерасторжимым морским узлом: если помнишь, тогда был мороз, ты заставляла меня поддевать под брюки ещё и вторые штаны, что было уже за пределом позора. Теперь эти мои треники, вымазанные в пыли, запинали под лавку. Именно там, в раздевалке, я принял решение: никогда… Никогда. Моя решимость была совершенно незыблемой, каменной: это была решимость Гарсия. Я лишь усмехнулся, когда плечистый вошёл в раздевалку и наорал на меня же, чего я расселся. Бесстрастно я подобрал с пола треники, сплошь покрытые пылью, как шерстью. Голову так и не высушил: пускай будет хуже — прекрасно. Чем хуже, тем лучше.

На улице я нарочно замедлял шаг. Терпел холод. Гонял ледышку. Почему-то запомнилось, что к подошве прилип обрывок какой-то газеты и с этим примёрзшим клочком я дошлёпал до дома.

Когда ты открыла дверь и увидела меня окоченевшего, сизого — конечно, ты ахнула. Сдёрнула шапку со смёрзшихся, слипшихся, до сих пор мокрых волос — и рванула меня за волосы вниз!

— Ты о-бал-дел?! Ты с ума сошёл?! Ты сумасшедший?! — и, размахнувшись, ударила меня мокрой, в мелких льдинках, шапкой. — Ты! Су! Ма! Су! — лупила меня по плечу, по щеке. — Сейчас же в ванную! Дрянь! Дрянь паршивая! Где ты был столько времени?! Почему ты не высушил голову, дрянь?! Издеваешься?! Ты издеваешься? Издеваешься надо мной, издеваешься, сволочь такая?!.

Отпарив ноги в тазу с невыносимо горячей водой (ты подливала ещё кипяток), я заснул, но спал плохо. Я прыгал в воду, вместо упругой воды проваливался в какую-то ватную… даже не ватную, а бесплотную и томящую именно этой бесплотностью пустоту, вздрагивал и просыпался.

Качался размытый блик, почему-то один-единственный на весь бассейн, блик был скользким, как будто из пластика или из тонкой-претонкой жести, я от него отталкивался и прыгал вперёд — а живой блик подныривал баттерфляем и вновь оказывался впереди, я снова с силой отталкивался — и так, равномерно, длинными зависающими прыжками, бежал по воде, пока нога не соскользнула с кровати — и я проснулся с готовым решением.