Принц инкогнито

Придерживаясь за край кровати, я перевалился, опустил ноги на пол. Встал. Стараясь не задевать соседние койки, протиснулся к подоконнику. Вслушался. Все дышали спокойно. Я поднёс зажигалку к нижнему ребру подоконника, щёлкнул.

Пламени не было. То, что выцедила из себя зажигалка, я не смог бы назвать огненным язычком — это была бисеринка огня, икринка. Как странно, подумал я, зажигалка казалась такой увесистой, и в ней что-то плескалось… Но едва эта бусинка прикоснулась к ребру подоконника, я ощутил упоительный запах… Дома под краской был бетон — а здесь дерево. В отличие от бетона, дерево пахло… так в детстве пахли пистоны, дым от пистонов, когда ты подарила мне пистолет, я страшно гордился, но во дворе «ма́льцы» сломали пистолет в первый же день… На краске вылупился собственный, автономный огненный пузырёк. Подоконник совсем чуть-чуть, но горел!

Внутренняя теснота исчезала, освобождала меня. Колёсико зажигалки нагрелось, стало обжигать палец, и мне пришлось отпустить рычажок. Капля огня слабо пыхнула и сдулась, на её месте чуть замерцала багровая точка — точнее, багровый штришок переполз и погас. Я потрогал лунку на подоконнике — она была тёплой.

Оглушительно заскрипели пружины, и Виля сел на своей кровати.

Я оцепенел. Было известно, что в отсутствие зрения прочие чувства у Вили обострены, он различал людей безошибочно: может быть, по дыханию или по запаху…

— Гася? — вполголоса спросил Виля. Чуть в нос: — Гася, ты?

Я понимал: стоило мне шелохнуться, провезти ногой по полу, взяться за спинку кровати, лечь… не только Виля, любой узнал бы меня: я был самым тяжёлым в палате… во всём отделении… может, во всей больнице…

— Гася?

— Да.

Я не сразу понял, что́ произошло. Звук пришёл как будто извне, я не узнал собственного голоса. Я молчал одиннадцать с половиной лет.

В полутьме я увидел, как Виля медленно улыбнулся своим длинным ртом — и улёгся.

Проснувшись наутро, я долго не открывал глаз: был уверен, что все уже знают, врачи, санитары, все поголовно. Тётя Шура заметила копоть на подоконнике и принялась орать на нас матом и звать врачей.

Я услышал из коридора твой голос… прости, прости! почему я так говорю?! Голос, от части похожий на твой: к нам вошли Тамара Михайловна с Ирмой Ивановной. Ирма Ивановна стала расспрашивать всех, в первую очередь Вилю, чья койка стояла прямо у подоконника, — и, к неимоверному моему изумлению, Виля ответил, что ночью спал, ничего не слыхал.

…У меня появился товарищ, сообщник! У меня была тайна. Не выдуманная, а самая что ни на есть полновесная тайна — и эту тайну кто-то со мной разделял! Кто-то — впервые в жизни — был на моей стороне. Потрясение и восторг.

Я стал приглядываться к моим соузникам, чтобы ненароком не пропустить новое подтверждение: будто меня забросили с тайной миссией — скажем, в секретную лабораторию, или в тюрьму, или в подводный дворец, или на корабль «Цесаревич», где, кроме меня, ещё несколько человек принадлежали к тайному ордену или братству, но мне до поры неизвестно было, кто именно…

Зажигалку я втиснул поглубже в матрас.

Разумеется, в отделении только и говорили что о поджоге. Денис твердил, что виноват его враг Костя Суслов. Я не знал, радоваться ли, что подозрения падают не на меня, — или тревожиться за Костю. Моё отношение к нему было двойственным: он был мне не очень приятен, но иногда вслух описывал те картины, которые мерещились мне самому, — взлёт, огонь, солнечное отражение на волнах… Всё это зудело и не давало покоя, пока наконец я не сообразил, кого он мне так мучительно напоминает: не поверишь — наш Костя Суслов как две капли воды похож на Альфонсо Тринадцатого! Точная копия: длинный, с таким же вытянутым лицом, лопоухий, губастый… А я-то не мог вспомнить, где видел это лицо, — конечно же, на фотографиях в интернете!

Не кто иной, как Альфонсо Тринадцатый, правил Испанией в 1908 году, во время Мессинского землетрясения, и его возраст примерно равнялся нынешнему моему…

Согласись, всё это не могло быть простым совпадением. Внешность Альфонсо Тринадцатого мне и раньше казалась неподходящей. Она меня оскорбляла. Испанский король не имел права быть таким губошлёпом… Скажу прямо, без государственной дипломатии, — таким уродом.

Теперь, имея перед собой эту пародию, двойника, разболтанную болтливую марионетку, — я догадывался: не только Костя, но и его прототип, сам Альфонсо Тринадцатый, был точно такой же фальшивкой, карикатурой. В это же время, в 1908 году, — где-то существовал настоящий король, король-солнце… Внутренний, сокровенный, подлинный я.

Враги строили козни, чинили препоны, отрезали пути в обещанную Испанию, к моим истосковавшимся подданным. Враги охотились на меня. Я скрывался. Я, прекрасный и гордый, отважный и благородный…

Прости, здесь я вынужден остановиться. Мне неловко говорить о себе самом в должном тоне. Помимо прочих достоинств (бесчисленных), мне присуща истинно королевская скромность. А значит, мне безотлагательно нужен историограф.